Врач присел на стул, стоявший рядом с моей кроватью, и начал долгий монолог, перемежающийся сложными медицинскими терминами.

– У вас одна из самых сложных травм центральной нервной системы. Частично разорван спинной мозг в районе пятого позвонка. Здесь, в этом центре, мы стараемся вернуть пациентов к жизни посредством физиотерапии, голосовой и occupational терапии.

– Что такое оккьюпейшенл терапия? – перебила я доктора.

– Это терапия, направленная на то, чтобы научить вас навыкам повседневной жизни в вашем новом положении. Заново научить вас элементарным действиям по обслуживанию своего тела, – важно ответил он мне. – Уровень вашей травмы не позволяет нервам проносить сигнал ниже пятого позвонка. Именно поэтому на данной стадии у вас не двигается ничего ниже уровня шеи.

– Какие у нее шансы? – спросил Пол.

Ни один американский врач никогда конкретно не назовет прогнозы, боясь потом быть обвиненным в несоответствующих обещаниях, поэтому врач ответил:

– Я бы очень хотел дать вам благоприятные прогнозы, но, к сожалению, вряд ли вы когда-нибудь сможете шевелиться, поэтому, – быстро продолжил он, – в этом центре мы сделаем все необходимое, чтобы научить вас приспособиться к новой жизни.

– Get the fuck out of my room! Убирайся из моей комнаты! – вдруг закричала Вета. Эта реакция была непредсказуема ни для кого, включая меня саму. – Раз у вас здесь такой замечательный центр, у вас должны быть для меня прогнозы получше! – в гневе и вспышке слепой ярости орала я на врача.

Пол, все еще в шоке от моей реакции, о возможности которой он не имел даже понятия, собственно, так же как и я, с выпученными глазами важно задал мне вопрос:

– Что это вообще такое было?

– Это ты о чем? – спрашиваю я, плача.

– Что это за реакция такая? Контролируй себя! Он же врач.

– Мне не понравилось, что он назвал меня овощем, и что я никогда не буду шевелиться, – всхлипнула я.

– Тебе надо научиться принимать вещи такими, какие они есть, – начал поучать меня Пол.

– Я не собираюсь принимать вещи такими, какие они есть! Не только шевелиться – я и ходить буду. Если ты в меня не веришь – вали отсюда немедленно! – истерично кричала я голосом Веты.

– Что с тобой? Это не ты. У тебя нервный срыв.

Пол такого не ожидал от Лизы.

– Ты с ума сошла! Посмотри на себя. Я столько для тебя сделал! В чем виноват этот врач? В чем виноват я?

– Ах так? В чем ТЫ виноват? – с ударением на «ты» сказала я. – Убирайся отсюда! Пойди и подумай, в чем ты виноват, motherfucker! Ты должен был меня забрать! Открывай телефон и покажи мне на емэйле подтверждение бронирования отеля в ту субботу. Немедленно! – Вету невозможно было остановить.

– Пока ты не успокоишься, я ничего тебе не покажу. Приведи себя в порядок, у тебя нервный срыв. Ты отыгрываешься на мне точно также, как твоя мать срывает злость на всех вокруг! – никакой жалости, никакого сострадания в глазах у Пола не наблюдалось. – Полежи и подумай. А я пошел. У меня дела.

Пол с выражением уязвленного достоинства на лице, хлопнув дверью, покинул меня.

Я проплакала три часа. Мои слезы надоели всем, и мне самой, и моей соседке по палате, женщине лет семидесяти. Это была довольно мерзкая особа, из тех американок старой закалки, такая домохозяйка Трумэнской эры с начесом на голове, мелкими мышиными чертами лица и слащавыми речами.

Мышка начала меня успокаивать: «Honey40, тебе бы быть повежливее. Есть как есть. Признай, что все теперь изменилось. Будь рада, что ты попала сюда, и что у тебя такой замечательный man41».

После этого я плакала еще час. Мне было жалко себя. Слезы просто тихо текли по моим щекам, и я не могла их вытереть. Я не могла высморкать нос, который был забит соплями от плача. Все текло по лицу, по подбородку, я задыхалась из-за распухшего забитого носа. «Боже, какой ужас», – думала я.

– Что мне теперь делать? – спросила Лиза.

– Все будет хорошо. Не верь ни единому слову этой суки – отозвалась Вета. – Ты все сможешь. Мы всегда побеждали. Вспомни, какая ты на самом деле. Ты что, забыла?

Мне больше нравились настроение и железная твердость Веты, нежели слабая, вечно в себе сомневающаяся Лиза.

До конца августа, полных 90 дней, я пробыла в этом центре. Каждый день со мной занимались по 4 часа. У меня был главный физиотерапевт Патрик, в обязанности которого входила моя моторика. Келли, мой occupational therapist, должна была научить меня новым бытовым навыкам. Терапевт речи и голоса, уже не помню ее имени, очень неприятная особа и психолог, молодой рыжеволосый парень, которого звали Киф.

День начинался в шесть утра. Приходила нянечка ночной смены, каждый день другая, которая должна была подготовить меня к «рабочему дню». Мокрыми салфетками она вытирала все мое тело, поднимая руки, раздвигая ноги и переворачивая меня с боку на бок, проверяя при этом, не появились ли за ночь пролежни. «Ну и работка, – думаю я себе, – ладно, худая и молодая, это еще цветочки. А эти толстые люди, как она вообще может поднять их ноги, которые весят как все мое тело. И все это за 11 долларов в час! Не мудрено, что некоторые из них не выглядят счастливыми…»

Потом нянечка, высушив и присыпав все мое тело тальковой пудрой, начинала меня одевать. Некоторые делали это с заботой, а другие – лишь бы побыстрее отделаться. Мягкость и грубость чередовались день ото дня, оставляя у меня в душе рубцы то обиды, то благодарности. Как голодная собачка смотрит в глаза хозяину, надеясь на кусочек ласки, я чувствовала себя абсолютно беспомощной. Но даже собака может убежать от хозяина. А я не могла пошевелиться, я была в полной власти этих совершенно чужих и незнакомых мне людей.

Первую неделю терапевты занимались со мной в кровати, мучая меня своими нескончаемыми вопросами.

Патрик колол меня чем-то, проверяя рефлекторные реакции глубоких мышц. Потом тер чем-то мягким, проверяя нервные окончания кожи, сгибал и разгибал колени. Проверял, чувствую ли я, где находится в пространстве моя нога, понимаю ли, согнуто или выпрямлено колено, повернута стопа влево или вправо. Нескончаемые вопросы. Ничего я не чувствовала. Полный ноль.

Доктор-гинеколог зашла и начала всовывать мне пальцы во все дырки… проверить что я чувствую. От этого, очевидно, зависел план моего опорожнения. Это было первое ощущение, которое я даже сначала не заметила, настолько естественным оно было. «Ой!» – вскрикнула я от неожиданности.

– Вы чувствуете мои пальцы? – спросила она.

– Да, ой! – опять вскрикнула я.

– Это очень хороший знак, очень!

Мне стало легче…

– Хороший знак – это хорошо, – сказала Вета.