положила руку мне на бедро и произнесла: — Вы-то хоть без войны и крови проживите. Навоевались за вас родители.

Когда она ушла, я решил, что самое время задать отчиму мучивший меня вопрос, но он опередил меня.

— Знаешь, сын, уйду я с завода, — и сделал небольшую паузу, я этим воспользовался:

— Тебе не нравится работа?

Не отвечая на мой вопрос, он продолжил: — Там такие мужики работают! Что ни мастер, то асс, лет пятьдесят на своем месте. Льют вал для ледокола, инженеры и технологи всеми отделами за качество божатся. Все анализы, говорят, как положено, а мастер говорит — брак. Вывезут из цеха, поставят на обработку, проверят рентгеном — точно брак.

Спрашивает генерал-лейтенант — директор завода: — Как ты определил брак? — а тот в ответ: — Запах в мартене при плавке не тот был, а при разливе металл цвета не додавал, не докипел, значит.

Они за свою жизнь столько перевидали, что домну и металл, как живого человека, понимают. И сварщики такие же, и инструментальщики, продукцию которых меня как инспектора ОТК проверять заставляют. Какой к черту инспектор? Я в нем ни уха, ни рыло. Вот любого истребителя, любую фигуру высшего пилотажа выполнить заставлю, да не как-нибудь, а лучше других. Старики меня жалеют, ветеран, пусть и молодой, а вроде как зря пострадавший, демобилизованный по выслуге лет, а мне эта жалость — нож в сердце. Я с моей пенсией и так безбедно проживу. Вот и не могу людям в глаза смотреть, а мать не понимает. Стыдно, говорит, на рыбалке пропадать, без работы сидеть, будто больной или старый.

Мне хочется поддержать его, и я говорю, не подумав: — Может зря, папа, ты сюда приехал, в Кропоткин нужно было? Там мать с дедом и брат, в саду да огороде бы старикам помогал.

— Ты что! Мать сразу сказала, что тогда никуда не поедет, в Сердобске останется. Не сложилось у нее с моим родными, — быстро отвечает он и тут же спохватывается: — Да и сам я не собирался, Федор сразу бы подумал, что на хату претендую, к тому же в саду и огороде я не силен. Я в Ейск просился, туда, где учился летать, но не пустили, предлагали места в Центральной России, в Орел да Белгород. А здесь в Мариуполе мои фронтовые друзья, море под боком и до Кропоткина на мотоцикле часов десять-двенадцать, вот и согласился, да и не жалею. Вот мать плохо здесь приживается, народ не тот, жарко и скучно ей, все чаще свою Максатиху вспоминает, а мне как мужику обидно, она чуть что, сразу о прошлом.

Он замолчал, проверяя, сплю я или нет, и, убедившись, сказал слова, которые запали мне в душу на всю жизнь: — Говорят, женщина живет прошлым, если мужчина не может дать ей будущего. Вот и получается так, что у меня будущего нет. В генералы не вышел, значит не судьба, да я и не стремился. Генералы летают мало, а я без полетов хандрить начинал. Терять совесть и шагать по трупам только ради своей выгоды нельзя, но и останавливаться в пути тоже, да думать об этом нужно было раньше. Хочу тебе сказать: временем дорожить нужно, все можно наверстать, и деньги и почет, а вот время не вернешь. Профессионалом ты еще станешь, а слова тракториста запомни. Наш дед как-то сказал мне: можно ошибиться и даже не раз, главное — не обгадиться, тогда и отмываться не придется.

А жена у тебя хорошая и красивая, и легкой жизни с ней при твоей профессии не обещаю. Ждать всегда нелегко, для этого нужно не только любить, но и уважать, понимать друг друга. Будет, дай Бог, понимание, остальное все приложится.

Так неожиданно узнал я причину разногласий родителей и, разумеется, остался на стороне отчима. Мать до отъезда несколько раз пыталась жаловаться на отца, но я отмалчивался, а когда она завела разговор о моем переводе в Азовское пароходство, ответил жестко, однако не обижая: — Я люблю вас всех, но у меня теперь своя семья, за которую в ответе. Я, сам выбрал Таллин и никогда, ни при каких обстоятельствах его не сменяю. Там теперь мой дом и работа.

— Конечно, — обиженно надув губы, сказала мать, — у Анны Яковлевны и Ивана Ивановича такая квартира, где уж нам до них!

Меня это сильно разозлило, и я погорячился: — Ты плохо обо мне думаешь, мама. Да, у них есть все, но ты меня не поняла. Они здесь не при чем. У меня своя семья и будет свой дом, я ничего не пожалею для этого и уверяю тебя, что это будет уже скоро. Что касается отца, не жалуйся, здесь я тебе не помощник. Он не одну войну прошел и не где-нибудь, а в авиации. У него стаж тридцать шесть летных лет на истребителе, и он имеет право отдохнуть, к тому же ты знаешь, что со здоровьем у него неважно. Он любит меня, и я никогда не посмею сомневаться в его правоте, да и делить вам нечего, уже столько лет вместе.

— Он сам убивает свое здоровье, — огрызнулась мать.

Мне очень хотелось добавить, что она делает это тоже очень успешно, но сдержался.

Утром, Валентина сообщила мне, что мать проплакала всю ночь, Мне было жалко ее, но еще более обидно за отца, наверное, не только из-за мужской солидарности — это было искреннее сочувствие в благодарность за то многое, что он для меня сделал.

После моего отъезда отчим помедлит с уходом с работы и, пытаясь научиться изготовлять инструменты не хуже старых слесарей, работая на станке, потеряет три пальца правой руки, отчего уже никогда не сможет играть на гитаре, перестанет петь свою любимую: "О Мари, о Мари, я навек потерял свой покой". С работы уйдет сам и полностью отдастся рыбалке, станет кумиром рыбаков и раколовов. Часто будет уезжать из дома, и пропадать на море, в ставках и водохранилищах, вывозя на них, по просьбе горкома и директоров заводов приезжих крупных начальников и гостей из-за границы. Но ему всегда будут интересны не они, а простые деревенские люди, рабочие и колхозники. Мать вскоре с помощью Олега Борисовича устроится от горкома на работу воспитателем в крупнейшее общежитие завода "Ильича", и на время в семье воцарится хрупкий мир, а когда подрастет моя сестренка Танюшка — маленький, очень добрый и чуткий человечек, поддерживать отчима будет она и ее заботливый супруг Алик.