Впрочем, он и не узнал бы – тут Галя усмехнулась, и теплоедыхание затуманило холодное стекло. Туман закрыл от нее дочь и ее любовника, имать, вытянув рукав розовой пижамы, торопливо протерла глаза.

Федя не узнал бы, конечно, если бы Галя ему не сказала, аона все, все-е ему сказала!.. Как хохотал Толик, когда Галя изображала, какоелицо стало у братца в тот момент!

Впрочем, нет, остановила себя Галя. О покойниках так думать– грех, а Феденька теперь покойник. Вот интересно, покойник от слова “покой”,наверняка ведь. Ну и как, спокойно ему сейчас на ледяном мраморном столе, сбиркой, привязанной к большому пальцу, с раскроенной головой, которой он такгордился и все повторял, тыкая себя в темечко, что внутри этой тыквы –гениальнейшие человеческие мозги! Мозги, наверное, теперь лежат отдельно, невнутри, а снаружи, в цинковом корытце. От этой мысли Галю чуть не вырвало, онапоморщилась от отвращения и подышала в воротник своей пижамы.

…И все-таки кто там, с ее дочерью?

“БМВ” остановился, дверь распахнулась, девчонка выскочила ипропала с глаз. Галя замерла и заинтересованно вынула нос из воротника пижамы.Богатенький ухажер дочери выскочил следом за ней – полы пальто смешноразвевались, а Галя фыркнула, – ринулся было вдогонку, потом замер, страннопотряс головой и зачем-то задрал ее вверх. Тут-то она и увидела его лицо.

Увидела и узнала.

Вот как. Вот, значит, как!..

Больше Галю уже ничего не интересовало, и она живо сползла сподоконника, на котором почти висела, побежала было куда-то, но остановилась.

Она еще не знала, что станет делать, но ей страшнозахотелось рассказать, хоть кому-нибудь. Ее охватило торжество – узнала то,чего не знал никто!

Она ощущала себя победительницей только один раз в жизни, адо этого самого раза она все время была просительницей, “униженной иоскорбленной”, маленькой, слабой женщиной, ищущей защиты и покровительства.Вкус победы оказался таким острым и сладким, отравляющим и греховным, что онадаже застонала от счастья, оттого, что так остро вспомнила его!

Ну, погодите теперь! Вот теперь-то она всем покажет. Все,все у нее в руках, потому что никто ни о чем не догадывается, и только она,Галя, единственная победительница.

Берегитесь. Только она знает, какими сильными и опаснымимогут быть слабые женщины, “униженные и оскорбленные”!

– Варвара! Зайди ко мне сейчас же! Троепольский пролетелкоридор, ворвался в свой кабинет, швырнул портфель в сторону кресла ипривычным, каждодневным, естественным, как вздох, движением, включил компьютер.

* * *

– Варвара!

– Чего вам? Кофе, что ли?

В дверях маячила Шарон Самойленко с кислым видом и желтымиволосами до попы. Господи Иисусе!..

Он каждый день искренне о ней забывал и каждый раз, внезапнообнаружив ее, впадал в состояние некоторого умоисступления.

– Доброе утро, – неожиданно поздоровалась вежливая Шарон.

– Здрасти, – пробормотал Троепольский.

– Так чего вам?.. Кофе наварить?

Кофе тоже не помешал бы, но ему некогда было думать о кофе.

– Скажите, вы хоть что-нибудь помните из того, чтопроисходит у нас в конторе?

– Вот еще! – обиделась Шарон. – У меня склерозу нету. Все япомню.

– Если помните, скажите, что здесь происходило в тот вечер,когда убили моего зама. Сядьте на диван и расскажите. Подробно. По пунктам.

– Так вы вчера спрашивали, и я вчера все…

– Давайте еще раз сегодня. Можете?

– Я все могу, – высокомерно отозвалась Шарон, прошествовалак дивану и села величественно. – Так, значит. Вы, стало быть, уехали, а все,стало быть, остались.

– Кто все?

– Да все, кто был, они и остались.

– Кто был?

– Все, – невозмутимо отозвалась Шарон. – Потом ваш второйзаместитель приехали, потом курьер долго сидел, а потом Светлова тоже приехала.Собаку привезла. А потом вы…

– Стоп, – приказал Троепольский. – Сизов уезжал куда-то?

– Так следом за вами они уехали, а потом перед Светловойприехали и за стол сели.

– А Светлова когда уехала?

– Да тоже следом за вами! Не работа, а детский сад какой-то.Как вы за порог, так все и разбегаются по своим делам, как малолетние. Или выне знали?

Троепольский не знал.

Он знал только, что Полька утащила у него из квартирыдоговор с Уралмашем, который он сам утащил из Федькиной квартиры, а макетпропал из всех компьютеров в конторе, и она все время как-то странновыспрашивала его про этот самый договор и про макет!

А Сизов? Куда уезжал он и почему ни слова не сказал ему обэтом?!

– Или нет, что ли, – внезапно передумала Шарон, – не-ет, этонеправильно я вам сказала.

– Что?!

– Да ничего, только неправильно, – пробормотала Шарон, уженастроившаяся на миролюбивый и милый разговор, который налаживался у них сшефом. – А неправильно то, что заместитель ваш еще раньше поехал, еще до того,а не после!

– После чего?!

Милый разговор уже почти сворачивал в привычное русло – вэтом самом русле шеф покрывался красными пятнами и начинал орать, как бешеный,как только Шарон открывала рот, а мама вчера велела своей девочке ни за что непозволять начальнику помыкать собой. “Вот мной всю жизнь помыкали, – сказаламама девочке, – и что из этого хорошего вышло? Да ничего хорошего не вышло. Наработе помыкали, дома помыкали, отец с характером был, дай бог, с каким, такхоть ты дурой-то не будь, не позволяй каждому-всякому об твою личность ногивытирать!”

Шарон переживала за мать и в зеркале наблюдала своюличность, которая с ее точки зрения была вполне ничего. С такой выдающейсяличностью, пожалуй, она заставит считаться их всех, даже такое хамло, как шеф.

– Заместитель ваш поехал еще раньше вас, вот как. Потому чтокогда я вам звонила, чтобы спросить, его не было, а спросить больше некого, воти пришлось вам звонить, а то кого еще спросить?!

– А Светлова?

– А что? То есть в каком смысле Светлова? Троепольскийотвернулся к стеллажу и некоторое время поизучал стопку толстых книг. “Толковыйсловарь русского языка” – было набрано золотом на одном из корешков. Рядом скнигами лежала дрянная картонная коробочка с надписью на боку, сделанной синимшрифтом: “Горох сушеный прессованный. Разжевать, запить водой”.

– Светлова в таком смысле, что я хочу знать, во сколько онауехала и во сколько приехала.