– Может, ты объяснишь мне?..

– Ты прекрасно все понимаешь, – отчеканила Лера, – и не надоделать такой невинный вид, я же все знаю!

– Что ты знаешь?

Она толкнула тяжелую подъездную дверь, запищавшуюотвратительным писком, выскочила на крыльцо и вздохнула глубоко.

Ну вот. Теперь все позади. Все почти позади.

Воздух был холодный и влажный, как будто сиреневый, поверхуразмытый желтым светом фонарей. Оттого, что утро уже прорезалось, желтый светказался особенно тоскливым и безысходным.

– Что ты знаешь?

Она оглянулась и прищурилась. Как-то в кино она видела, чтотак щурится Джулия Роберте. Он усмехнулся.

– Что ты знаешь, Лера?

– Я не хочу говорить об этом. – Это тоже было из ДжулииРобертс, а может, из Деми Мур, и он разозлился – по-настоящему.

– Лера, объясни мне, в чем дело. Ты не отвечаешь на моизвонки, мобильный у тебя выключен, что я должен думать?!

– Думать надо было раньше, – отчеканила Лера, – когда ты всеэто затеял. Сейчас думать уже поздно.

– Что я затеял?!

Она тряхнула волосами – теперь как Ким Бессинджер, что ли! Аможет, он бесился оттого, что ничего не понимал, и вникать ему не хотелось, иодновременно он знал, что вникать все равно придется, и теперь никуда и никогдаему не деться, черт побери все на свете! Быть бычку на веревочке, это уж точно.

Они дошли почти до его машины – серый “крокодил” стонированными глазницами стекол, длинный, гладкий и свирепый. Он любил именнотакие машины, и Лере казалось, что они напоминают его самого, и представлялось,что она, Лера, на самом деле Наташа Ростова, которая про Пьера думала, что он“темно-синий и славный”, а про Бориса, что он “серый и узкий, как часы”.

“Крокодил” мигнул, как будто прикрыл и вновь распахнулленивые глаза, и Лера потянула дверь.

В салоне пахло кожей, синтетикой и какой-то сложнойавтомобильной парфюмерией. На всякий случай перед тем, как сесть и закрыть засобой дверь, она еще посмотрела на свои окна, но ничего подозрительного неувидела, все было в порядке. Наверное, мать так и не встала, поленилась.

– Лера?

– Отвези меня в институт.

– Нам нужно поговорить.

– Поговорим по дороге.

Он сбоку посмотрел на нее – человек, чей взгляд еще четыредня назад она ловила с восторгом, от которого холодело в спине, и пальцыподжимались сами собой, и вся она словно вытягивалась в струнку, как антенна,настроенная только на него и принимающая сигналы только с той стороны.

– Лер, что происходит?

– Поезжай, – попросила она и облизнула губы. Оказывается,его взгляд все еще действовал на нее, а она уж было решила, что ненависть,пришедшая на смену любви, властвовавшей в другой вселенной, затопила еецеликом.

Он тронул с места своего “крокодила”, и тот двинулсяосторожно, брезгливо объезжая дворовые ямины и ухабы.

– Не смей появляться на похоронах!

– Ты спятила, что ли, совсем?! – рявкнул он и вывернул руль.“Крокодил” сильно вздрогнул от столь непочтительного обращения, почти ткнулсярылом в бордюр и замер. – Дура!

– А ты… ты просто эгоистичная свинья! Как ты мог?! Как ты…посмел?! Кто дал тебе право?!!

– Какое право, твою мать?! Истеричка чертова! Его гневноеизумление было таким искренним, что Лера на секунду ему поверила, и холодный искользкий валун откатился от сердца, и под ледяной твердью все оказалось живым,горячим и, кажется, соленым, как слезы.

А потом она вспомнила. Она же видела. Видела.

Ничего уже не изменишь, и ничему уже не поможешь.

Она приняла решение – самое трудное в своей жизни – и ни зачто не отступит. И если у нее и остались еще какие-то права, значит, одно изних – ни минуты не оставаться рядом с ним.

И в институт она сама доедет!

– Лера! Куда ты?! Ненормальная девка, вернись сейчас же!

Легко хлопнула дверь с его стороны, и Лера успела еще разувидеть изумление на его лице. Изумление, досаду и, кажется, страх.

И этот страх мимолетно порадовал ее – он был из тойвселенной, где правила любовь, и страх был легким, щекотным, интригующим,непохожим на гнилое вонючее болото, которое засасывало ее здесь, в этойвселенной.

Она пролезла в узкую, холодную алюминиевую щель между“ракушками”, которыми был захламлен весь двор, протащила за собой портфель икрикнула оттуда:

– И не звони мне больше! Никогда не звони!

Он ни за что не пролез бы в эту щель, даже если бынемедленно скинул в грязь свое пальто, пиджак, брюки и шарф заодно. Он ни зачто не бросил бы своего “крокодила”, который стоял носом в тротуар и задомпоперек проезжей части. Он ни за что…

– Лера!!

– Я тебя видела, – пятясь от гаражной щели, выпалила она. –Я видела тебя возле Фединого дома. Как раз когда ты его… Это ты, да? Ты?

И она остановилась, и прижала к груди портфель, и пересталадышать, и холодный валун придавил уже не только сердце, но и все остальное унее внутри.

Она ждала. Валун ждал. Голодные утренние московские галки наголых деревьях тоже ждали.

Он замер, словно она выстрелила ему в лоб, и по тому, как онзамер, она поняла, что все правда.

Истинный бог, правда, как говорил Федя.

– Ты… больше не приходи ко мне, – попросила она почтиспокойно. – И не звони мне никогда. Не смей. Понял?

– Ты ненормальная.

– А ты убийца.

Он сделал движение, словно намеревался разметать в разныестороны “ракушки”, и она дунула от него, увязая каблуками в оттаявшей земле.Через секунду за спиной у нее взревел мотор серого “крокодила”, длинно,протяжно, непривычно взвизгнули шины, но Лера даже не оглянулась.

В конце концов, самое страшное уже было сказано. Страшнееничего не придумаешь. Так ей казалось, но она ошибалась.

Ее мать, прижавшись носом к стеклу, как маленькая девочка, снеподдельным и искренним любопытством наблюдала, как дочь выскочила изподъезда, а следом за ней неспешно вышел высокий человек в длинном пальто, икак она впрыгнула в иностранную машину – привычно, наверное, не в первый раз!Галя даже поревновала немножко – у Толика, верного и преданного Толика, быливсего лишь “Жигули”, а дочь садится – во что там? В “БМВ”? И даже не замечает,что это “БМВ”, вот как разбаловал девчонку покойный братец! Все наряды ейпокупал, телефончики, сапожки, рюкзачки, а три года назад и вовсе машинуподарил – соплячке! Гале приходилось выпрашивать, а этой он все сам на блюдечкеподносил, не просто на блюдечке, а с голубой каемочкой, особенно после того,что он узнал!