Комнату наполнил стук. От него по спине у Евы пробежала легкая дрожь. За разговорами о магии она совсем забывала, что за дверью течет обычная жизнь обычных людей. Райнхард щелкнул подушечкой указательного пальца по книге в руках, и её обложка моментально сменилась на учебник немецкого языка. Он отошел на пару шагов назад и статно уселся на стул возле письменного стола.

— Войдите.

Дверь протяжно скрипнула. Она открывалась медленно, неуверенно. Ева успела слегла нахмурить брови, Райнхард снова театрально встать, как если бы уже собирался уходить. В дверном проеме стояла Натали. Красивая жизнерадостная женщина выглядела серой и раздавленной. Губы её были сухие, глаза покрасневшими, а руки нервно подрагивали. Казалось, что в эту комнату сейчас вошла не статная добрая женщина, а какая-то безжизненная бесцветная субстанция, которую запихнули в человеческое тело.

— Мама? — с волнением в голосе тут же отреагировала Ева.

Натали подняла на неё взгляд, который до этого попросту не знала, куда деть. Её лицо, её глаза, её подрагивающие губы — всё это почти вопило о том, что случилось что-то страшное.

— Мистер Шац, вы не оставите нас? — надломанным голосом попросила женщина.

Дьявол был строг и хмур. Он смотрел на хозяйку дома, с которой только сегодня утром весело болтал за завтраком о какой-то чепухе смертных, и не узнавал её. Казалось, сам огонь жизни угас в ней.

— Конечно. — мужчина кивнул и уже вскоре вышел из комнаты.

Натали закрыла за ним дверь. Она делала это также медленно, будто растягивая момент. И её можно было понять, ведь следующее, что услышала эта спальня после тихого поскрипывания:

— Бабушка Алекса умерла…

Глава 17. Чтобы жить в этом мире, нужно быть монстром

«Примите мои соболезнования».

Дом семьи Мерриман облачился в черный. Столовая и гостиная были наполнены людьми, души которых захватила в тиски горечь и печаль. Искренне ли это было или просто ради угоды влиятельному человеку, потерявшему близкого, — чёрт разберет. И пока Райнхард старался скрыть своё презрение к лицемерию происходящего, все вокруг стихли, обращая взоры к Виктору, поднявшемуся для произнесения речи.

— Моя мама была невероятным человеком. Если я просто скажу, что обязан ей всем — этого будет слишком мало, чтобы обозначить её роль в моей жизни. В детстве я всегда смотрел на неё и видел идеал. Идеал сильного и мудрого человека. Идеал женщины, поддерживающей своего мужа во всех начинаниях. Идеал матери, готовой ради своего сына абсолютно на всё. Я вырос, очень многое в жизни изменилось, и лишь моя мать оставалась всё такой же. Оставалась всё тем же идеалом для меня. И единственное, о чем я жалею на сегодняшний день — это о том, что я так и не сказал ей этого вслух. Всю жизнь я шел за её светом, поддерживаемый её теплой материнской рукой. Этот свет и тепло казались для меня чем-то само собой разумеющимся. И я был дураком. Я не ценил самого главного, я не радовался её присутствию рядом каждый день. Я так много времени уделял своей работе и так редко просто был с ней рядом. А теперь эта возможность исчезла, и я понимаю, что я самый большой глупец в мире. Глупец, который отдал бы все свои деньги просто за шанс сказать ей, как же я люблю её.

На глазах этого вечно строгого и серьезного мужчины выступили слезы. Искренние, так сложно сдерживаемые слезы утраты самого дорогого, что было у него в жизни. Все замерли. Многие не могли поверить, что Виктор, истинно жестокая и беспощадная акула бизнеса, способен на подобные эмоции. Бывало, он одним решением и щелчком пальцев сметал людские жизни, часто не задумываясь об этом. И даже этот железный человек умел искренне плакать.

Стоящая неподалеку Ребекка, вернувшаяся в дом служанка, подала хозяину белый платок. Тот с необъяснимой мягкостью кивнул ей, вытер глаза, быстро проморгался и продолжил свою речь:

— Единственное, что успокаивает меня сегодня — это понимание, что теперь она в лучшем мире. Теперь она, наконец, воссоединиться с моим отцом, мужчиной, который никогда не скрывал, как сильно и неудержимо он любит её. И я надеюсь, — он поднял вновь заблестевшие от влаги глаза вверх, куда-то в потолок, — надеюсь, папа, что ты расскажешь ей о том, как она была важна и для меня тоже. Ведь ваш сын оказался самовлюбленным идиотом, который теперь может лишь жалеть о том, как много он не сказал, когда еще был шанс…

Стоявшая всё это время недалеко Ева не выдержала. Пряча от всех гостей заплаканные красные глаза, она спешно зашагала прочь из комнаты. Виктор продолжал говорить. Некоторые люди проследили за внучкой умершей сочувствующими взглядами. Натали явно захотела проследовать вслед за расстроенной дочерью, но не могла обидеть своим уходом мужа, говорившего столь сложные для него слова.

— Я постараюсь помочь. — тихонько шепнул женщине Райнхард.

Та с благодарностью кивнула ему, и дьявол незаметно вышел из гостиной, чтобы проследовать за Евой. Уже скоро он пару раз постучал в дверь её комнаты и, не дожидаясь ответа, вошел. Девушка стояла к нему спиной у окна. Упираясь ладонями в подоконник, она горько и прерывисто плакала. Дрожащая, надломленная, почти угасшая. В груди у дьявола что-то предательски сжалось от её вида. Он быстро подошел и аккуратно положил ладонь на тонкое плечо.

— Ева, я…

— Не надо! — она резко выгнулась подобно кошке, почти вжалась в этот подоконник, чтобы отнять у мужчины возможность касаться себя. — Райнхард, не трогай меня, пожалуйста.

Её голос смешался с прерывистыми нервными всхлипами. Лицо всё раскраснелось от слез. Пряди черных волос намокли и прилипли к щекам. Губы кривились, истерично подрагивали. Она снова издала хриплый всхлип, и всё её тело почти надломилось в такт ему. Крупные капли стекали по мокрым щекам, скулы на которых были болезненно выражены.

Не понимая, но принимая реакцию девушки, дьявол послушался и опустил руку, сделав невольный шаг назад. Он пытался найти слова, но не получалось. Он видел за свою жизнь так много сломленных горем людей, и ему было плевать. Истинно дьявольски он приходил и пользовался их слабостью, оставаясь жестоким и хладнокровным. А сейчас от такого вида Евы он почти терялся и просто не знал, что сказать. В груди огнем отдавалось желание помочь ей, силой заставить вновь улыбаться и радоваться жизни, но он боялся даже неправильно прикоснуться. Будто она может окончательно сломаться, если он просто скажет что-то не так вслух. Осуждение к себе и какое-то невероятное сочувствие