Страх, что схватят за руку и поволокут в тюрьму. Страх, чтоубьют Светку и мать. Страх, что, один раз попав во все это дерьмо, невыберешься никогда!

Страх, что люди, с которыми связался, раздавят тебя, какклопа, — у них-то ведь нет никакого страха! Они ничего не боятся и ничем недорожат, и вдруг оказалось, что он, Федор, дорожит. Да еще как дорожит!..

Та самая жизнь, которая казалась ранее такой убогой и серой,вдруг представилась ему самой прекрасной!

Вот тогда он еще был свободен! Да, именно тогда!..

От этой неожиданной мысли Федор Башилов даже остановился насекунду перед дверью в антикварную лавку сердитого и несговорчивого ВасилияДмитриевича, который наотрез отказывался возвращать ему серебро и бронзу.

Федор остановился и рукой в перчатке потер лоб. Сильноболела голова, и мысли крошились, как черствая булка. Он шел сюда несколькочасов пешком, из-за этой нестерпимой боли он часто присаживался на какие-толавки.

Ну да. Да, конечно.

Тогда-то, три дня назад, до кражи проклятого серебра, он насамом деле был свободен. Он мог дышать, мог жить!.. В выходные он мог позднопроснуться, долго валяться, ни о чем не думая и прикидывая, что бы такоепопросить у матери на завтрак. Может, оладий из тертой картошки, он когда-тоочень их любил. И впереди у него был целый день, и хорошая книжка — Федор любилхорошие книжки! — и компьютер, который он когда-то сам собрал и очень этимгордился, и свидание со Светкой, и, может быть, кино про любовь или проинопланетные цивилизации. Такое кино Федор тоже очень любил.

Конечно, он строил планы немедленного обогащения и приходилот этих планов в ужасающее состояние духа, и сердился на мать, и завидовал отцу— но все это не шло ни в какое сравнение с тем дерьмом, в которое он вляпался!

…и как его угораздило так вляпаться?!.

Он же не малолетка, и не идиот, и не слабак, хотя отецсчитает его именно слабаком!

Или… идиот? Или он все неправильно решил, а перерешить уженевозможно?! Он думал, что стоит только достать денег — любым путем! — идолгожданная свобода грянет, как духовой оркестр на площади, накроет лавинойновых возможностей, а это как раз и есть идиотизм?!

Обо всем этом нужно было думать всерьез, а думать сейчас емубыло некогда.

Он переговорит с антикваром — ну, не зверь же тот, на самомделе! Он убедит его отдать коллекцию и деньги отработает! Федор вернет ему тесамые пять тысяч, которые старик ему всучил и которых уже у него не было, итогда-то уж точно станет свободным!

Боже, подумал Федор Башилов, как трудно. Боже, подумал он,помоги мне!

И взялся за ручку двери.

Дверь легко открылась, Федор вошел и еще ногами потопалперед ней, стряхивая снег, — мать всегда говорила, чтобы он вытирал ноги, нетащил в дом грязь, вот он и привык не тащить.

В помещении горел свет, но никого не было видно, и Федорсказал громко:

— Можно?!

Никто не отозвался, но наверняка старик погасил бы свет изапер свою лавчонку на двадцать пять замков, если б решил отправиться домой!

— Здрасти! — почти крикнул Федор, и звук его голоса увяз внагромождении вещей и пыльных тканей, которыми были задернуты окна. — Есть ктоживой?!

Ни звука, и только сипение раскаленного рефлектора назаваленном бумагами столе.

Странно.

Федор, озираясь, шагнул в жарко натопленное помещение.Какая-то дальняя дверь, о существовании которой он даже не подозревал, стояланастежь, а за ней, кажется, была еще комната, и Федор двинулся в ту сторону.

— Есть тут кто?! — на всякий случай еще раз спросил он оченьгромко и… увидел.

Старик лежал на полу, почти под столом, из-под него натеклачерная лужа, как будто он лег в разлитые чернила. Он лежал скрючившись, толькорука откинута в сторону, и Федор не сразу понял, что он… мертв.

Он раньше никогда не видел мертвых людей!

Он не понял, но все равно испугался — за стариканаиспугался, вдруг ему плохо?! То есть ему наверняка плохо, раз он лежит на полу!

Федор скинул с плеча рюкзак и нагнулся.

— Эй! — позвал он. — Эй, вам плохо?!

И взял старика за плечо, и потянул, переворачивая.

То, что это неживое плечо, он сообразил сразу. Как будтовнутри ничего не было и на полу валялась пустая оболочка, сброшенный скафандр.Оболочка подалась, повернулась, рука глухо стукнула о пол тоже с каким-тонеживым звуком.

— Мать твою! — медленно выговорил Федор. В голове у негопомутилось.

Лицо старика было искажено и почти неузнаваемо, кацавейказалита черной кровью. На ней были видны ровные дырочки, много. Из-за того, чтосознание мутилось, Федору показалось, что их несколько десятков.

— Вы что? — зачем-то жалобно спросил Федор у трупа. — Выумерли, да?..

Нужно звонить в «Скорую» и в милицию, и быстрее! Вдруг егоеще можно спасти?! Федор выпрямился и покосился на старика. Конечно, нет,конечно, нельзя, но все равно нужно, чтобы немедленно кто-то приехал и взял насебя весь этот ужас, оградил бы от него Федора!

От запаха крови его мутило. Он не знал, как пахнет кровь.Оказалось, что почти невыносимо.

Стоп. Звонить никуда нельзя.

Если убили старика, значит, следующая очередь его, Федора,это же ясно как день! Нужно сматываться отсюда, и как можно быстрее!

Тут в голове у него словно что-то раскололось, и мыслипонеслись в противоположных направлениях.

Нужно сматываться, бежать немедленно, и сразу на вокзал,денег немного есть, надо купить билет до Питера или до Самары, все равно, а тамвидно будет! И не появляться больше в Москве?! Устроиться на работу, затаиться,сгинуть?!

Нет, нельзя! Нельзя бросать мать! Если будут искать его,Федора, первым делом доберутся до матери, а она слабая, ее напугать ничего нестоит, она даже мышей боится и полдня стоит на табуретке, если ей кажется, чтов буфете что-то скребется! Напугать и убить! Как этого вздорного старика! Ещеутром Федор думал, что было бы хорошо, если бы кто-нибудь его убил, и какстрашно, оказывается, когда по-настоящему убивают!

Но ведь если он останется, его убьют тоже, и он превратитсяв неживое, в то, во что превратился старик, станет оболочкой, скафандром,ничем! Он будет похож на решето, как старик, словно в нескольких местахпродырявленный шомполом!

Федор завыл сквозь стиснутые зубы и прикрыл глаза — онсовсем не мог смотреть на тело и не смотреть тоже не мог, как будто смертьпритягивала его.

Я не побегу, решил он. Я не побегу, и будь что будет!