— Вика. — Олег Петрович взял девушку за подбородок ипоцеловал совершенно хладнокровно. — Слушай. Я. Тебе. Позвоню. Поняла?

— Не-ет, Олежка, ну, не-ет же! Ну, мы даже не поужинали, аты хочешь просто так меня бросить?! Ну пожа-алуйста! А?! Ну, я тихонько посижу,подожду тебя, а потом мы сходим куда-нибудь!..

Олег Петрович сел в машину и захлопнул дверь. Гена обежалкапот и тоже захлопнул за собой дверь.

— Олег!!

Гена тронул машину с места, и она сразу пошла в разгон, какбудто была не на крохотной стоянке, а на полигоне, и шлагбаум еще толькоподнимался, а Гена уже нырнул под него, чуть не задев крышей, и, не сбавляяскорости, вылетел на пустынную однорядную шоссейку, которая, по счастью, быласовершенно свободна в этот еще не поздний час.

— Что там случилось?

— Убийство, Олег Петрович, — сказал Гена тихо и серьезно.

Сердце у Олега стукнуло и как-то странно притихло.

— Василий Дмитриевич?

— Да. Вы сейчас сами все увидите. Я не стал ментов вызвать,думал, что вам для начала нужно взглянуть.

— Грабеж?

— Да я не знаю, Олег Петрович. Я особенно не смотрел.

Виктория, оставшаяся в одиночестве, еще какое-то время молчакусала губы, а потом топнула ногой и кинулась к своей крошечной, ладненькойспортивной «ТТ» — подарку папы к прошлому дню рождения.

Ну и черт с вами, все равно далеко не уедете! Все мужики —сволочи, а этот лысый — самая главная сволочь! Она его догонит! Она его догонити выскажет все, что о нем думает! Он узнает, как нужно обращаться с порядочнымии умными девушками! Что он о себе возомнил?! Как он посмел?!

Она прыгнула на сиденье, завела мотор, нажала на газ,форсированный двигатель взревел, и она кинулась в погоню.

Гена был слишком удручен увиденным на Фрунзенской иозабочен, и ни в зеркала, ни по сторонам не смотрел, и поэтому пропустилмомент, когда «Мейбах» догнала маленькая спортивная машинка, пристроилась сзадии уже не отставала.

Федор Башилов был уверен, что антиквара, конечно, уже нет вего лавке, но свет в окнах горел. Узкие желтые полоски были видны сквозьплотные синие шторы.

Федор такие шторы не любил.

Он никогда не понимал, как можно жить за такими шторами,совсем без белого света, словно в крысиной норе! Ему всегда хотелось, чтобышторы были открыты, чтобы света было много, и воздуха много, и весной он спална балконе, где едва помещалась узенькая раскладушка. Во-первых, у негополучалась как будто еще одна комната, а во-вторых, на балконе было светло ссамого раннего утра и до позднего вечера, хотя и несколько шумновато — рамыстарые, щелястые, и, когда шел дождь, раскладушку заливало, но Федор все равноочень любил балкон.

Хорошо летом. Тепло, светло, сирень цветет.

У бабушки был крохотный домик в Бутове, комната и терраска.Маленький Федор выезжал «на дачу». У бабушки была кровать с высокойникелированной спинкой и шишечками. На кровати лежали подушки, верхняя всегдаставилась уголком, и на нее бабушка набрасывала кружево, чтобы бахромаобязательно красиво спускалась. А у Федора была маленькая кроватка, и иногда онуговаривал бабушку перетащить ее на терраску. Спать в доме было душно, ибабушка храпела, как волк в «Красной Шапочке» — х-рр, х-рр, — и Федору былострашно спать. А на терраске совсем не страшно! Под окном цвела сирень, извезды проглядывали сквозь буйную зелень, и луна, разваливаясь на ровныедольки, вкатывалась в темноту и потихоньку перемещалась все ближе и ближе к егокровати. Он смотрел на лунные дольки, прислушивался к ночным таинственнымзвукам, мечтал, чтобы скорее приехала мать и они пошли бы на прудик, где всееще можно увидеть кувшинки и какой-то желтый цветок, которой бабушка называла«купавница». Самовар на скатерти отражал кусок луны и переплетение трухлявыхрам, и пахло сиренью и подгнившим деревом. Утром он просыпался от солнца ибежал к рукомойнику умываться, босыми ногами по опилкам, которые бабушканасыпала на дорожку, «чтобы не мокло». Опилки кололи и щекотали пятки, и Федорбрякал железной штучкой, брызгался водой, фыркал, заливал живот, жмурился отсолнца и знал, что сейчас его начнут кормить, и ему будет вкусно, и он будетприставать к бабушке, какой сегодня день недели. Мать всегда приезжала попятницам, и он ждал пятницу!..

Это было хорошее воспоминание, одно из самых лучших, и ондаже улыбнулся ему. Он давно не улыбался воспоминаниям. Как будто специальновычеркивал из памяти все хорошее, что было связано с матерью!.. Он оченьсердился на нее, и ему было удобнее думать, что она поломала и испортила емужизнь, когда развелась с отцом, когда не смогла его удержать и все бормотала,что «они сами и им никто не нужен».

Ему нравилось думать о том, что его жизнь — ад и в этомвиновата именно мать, потому что если не она, то получалось, что виноват отецили он сам, Федор, а это невозможно!

До сегодняшнего дня он был совершенно уверен, что отец ни вчем виноват быть не может, а если и виноват — то все равно прав, ибопобедитель. А кто же судит победителей?!

А мать побежденная — с ее вечной стиркой и щами, встоптанных сапогах и старенькой цигейковой шубе. И главное, чего никак не могпонять Федор в свои двадцать пять лет, — как же так получилось, что из тойдевчонки на мотоцикле, с сияющими глазами и щеками, она превратилась в такоежалкое существо?! Как она могла такое позволить?! Почему она не стала сильной ихраброй победительницей, как отец?!

Он ненавидел жизнь, которой жила мать, и ему казалосьправильным ненавидеть и мать тоже — за то, что она втягивала его, Федора, в этусвою убогость!.. Отец был прав, когда говорил, что мать во всем виновата —неправильно воспитывала сына, неправильно растила, отдала в «неправильный»,«бабский» институт, как будто в подпол его заперла и все щели законопатила,оставила без белого света!

А ему так хотелось на свет!..

Он был уверен, что жизнь его ужасна и только деньги сделаютее прекрасной. И вопрос о том, каким именно путем добыты деньги, его совершенноне интересовал. Ибо тот, кто смог их добыть, — победитель, почти бог, а богов ипобедителей не судят!

Он добудет денег и обретет свободу, только бы добыть. Ондобудет денег и избавится от матери и жизни в подполе — только бы добыть! Итогда он станет таким, как его всемогущий отец, — если добудет денег!

И ничего не вышло.

Теперь приходилось спасать свою шкуру, и неожиданновыяснилось, что есть способы, которыми он добывать деньги не умеет. Не умеет, ивсе тут.

Он не может воровать, то есть брать чужое. Говорят, что заэто бывает наказание, и Федор Башилов думал, что наказание — это когда тебяхватают за руку, снимают отпечатки пальцев и волокут в тюрьму.

Наказание — это страх.