сбежавший некогда из дома, и не нашедший для себя лучшего пути, чем стать разбойником и предводителем банды грабителей, и… заново родился совсем иной человек!

Эта встреча с удивительным человеком по имени Иосиф, бывшим для Иисуса не только прекрасным отцом, но живым воплощением самой любви — эта встреча умертвила разбойника. Умертвила разбойника и дала жизнь тому Иисусу, чье имя сегодня никто уже и не произносит иначе, как вместе с данным ему впоследствии титулом — Мессия, Христос.

На этой встрече Иосиф вновь стал отцом, потому что эта встреча дала жизнь новому человеку — человеку, который, совсем немного времени спустя, своим словом о любви даст жизнь миллионам людей и навсегда изменит историю мира. Человеку, от чьего — пусть и гипотетически-символического! — дня рождения, уже два тысячелетия подряд, большинство человечества ведет свое летоисчисление!..

Сколько времени оставалось тогда еще жить Иосифу, сколько Иисусу удалось пообщаться с ним, мы не знаем. Одно можно сказать достаточно точно — возвращению Иисуса домой рад был только лишь сам Иосиф. В притче о блудном сыне, кроме самого этого сына и его отца, имеется еще один персонаж, выведенный, как «старший брат». И вот этот старший брат выражает более чем категорическое неприятие факта возвращения «блудного сына» и той праздничной радости, которую испытал по этому поводу отец. Старший сын отказывается даже находиться под одной крышей с ними обоими, есть с ними за одним столом!

Судя по тому, что семья Иисуса была куда более многочисленна и состояла не только из нескольких братьев и сестер, но и его матери Марии (обратим внимание, что о матери и в этой притче — ни слова!), то надо полагать, что в образе «старшего брата» Иисус дал собирательную картинку всех его родных. И эта картинка свидетельствует, что родные его, все совокупно, возвращению в родной дом «этого уголовника», мягко говоря, рады не были.

А потому, очевидно, сразу после похорон отца, Иисус покинул дом. Покинул с твердым намерением никогда уже более на прежнюю дорожку не возвращаться, а посвятить отныне свою жизнь покаянию, религии и аскетическому отшельничеству, в надежде, что за остаток своего земного пути ему удастся как-то замолить все совершенные им грехи и преступления…

Вполне понятно поэтому, почему новый жизненный путь Иисуса во всех четырех Евангелиях начинается с описания его покаянного омовения, для совершения которого он пришел к Иоанну Крестителю. Понятно становится и то, почему сразу после этого омовения (или, как у нас принято говорить — «крещения»), Иисус не на проповедническое служение выходит, а удаляется, как отшельник, в пустыню.

Ясно, что в тот момент он еще ни о каком проповедническом служении и не помышлял, а лишь приступил к исполнению второй части своего нового жизненного плана — удалиться в пустыню, чтобы провести там остаток жизни в одиночестве, суровом посте и покаянных молитвах. Об этом его «опыте пустыни» синхронно пишут все три синоптические Евангелия, и этот эпизод является столь же труднообъясним с позиций традиционных христианских представлений об Иисусе, как и сам его приход к Иоанну на покаянное омовение («крещение»).

В самом деле, «безгрешный Сын Божий» вдруг принимает от Иоанна омовение, которое знаменует (как мы уже знаем), во-первых, признание себя грешником, во-вторых — раскаяние в своих грехах, и в-третьих — обещание впредь грехов не совершать. И зачем же безгрешному(!) было признавать себя грешным, в чем каяться и что обещать?!.

Этими вопросами задавались уже в период написания Евангелий, так что Матфей даже попытался дать на них хоть какой-то ответ, введя в свое повествование сцену, в которой Иоанн поначалу противится желанию Иисуса принять омовение. Искренне недоумевая, почему он, «грешный человек», должен преподавать свое покаянное омовение «безгрешному Сыну Божию», Иоанн предлагает поступить наоборот — самому принять омовение от Иисуса. На что он, согласно Матфею, получает ответ: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду», — Мф. 3:15.

Вполне очевидно, что никакой искомой ясности эти слова в ситуацию не вносят и понимания не добавляют, но, как минимум, они придают происходящему вид хотя бы некой многозначительной таинственности: дескать, не твоего ума дело, рассуждать тут сейчас, — делай, как сказано, потому что «так надо»!

Получив столь «исчерпывающие объяснения», Иоанн снимает все свои возражения и преподает Иисусу омовение покаяния. А это «объяснение» Матфея так до сих пор и существует в христианстве, как единственный вариант, который, правда, так ничего и не объясняет, но зато снимает все вопросы простым указанием, что не нашего-де ума это дело, и «там наверху» лучше знают, как надо…

Появление же перед Иоанном Иисуса, еще совсем недавно бывшего разбойником, но пожелавшего кардинально изменить свою жизнь, как уже нами отмечалось, не вызывает никаких недоумений и вопросов. Так же, как не вызывает никаких вопросов и его решение сразу после обряда омовения отправиться в пустыню, в надежде суровой аскезой и полным отрешением от мира добыть себе прощение, избавиться от давившей его тяжести совершенных им преступлений.

А вот с точки зрения традиционных христианских представлений об Иисусе, и этот эпизод его жизни представляется достаточно странным. Согласно этим представлениям он же был «послан Богом» вовсе не для того, чтобы монашествовать в пустыне, а как раз наоборот — чтобы быть в гуще людей, проповедуя и являя знамениями и чудесами силу Божию! Так зачем же, сразу после странного «крещения», он предпринимает не менее странное действие, отправляясь в пустыню?

В Евангелиях говорится о том, что это было нужно для того, чтобы в этой пустыне Иисус прошел «искушение», то есть — испытание, проверку(!) «от дьявола». Однако с позиций тех воззрений на Иисуса Христа, которые на сегодняшний день являются традиционными, такое объяснение неизбежно порождает недоуменный вопрос: простите, кого-кого этот дьявол собрался испытывать?! Того, кто был отнюдь не сыном плотника, а прямо и непосредственно — Сыном самого Бога, и, как церковь установила и постановила, сущностно — Самим Богом?! Не странноватые ли получается со стороны дьявола потуги, с заранее более чем предсказуемым результатом?..

Но тут надо вспомнить, что христиане времен написания Евангелия от Матфея еще не имели, ни в его тексте, ни в тексте Евангелия от Луки никаких «рождественских историй», и Иисус для них был, хотя и богоизбранным и прославленным, но все же именно человеком, а вовсе не Богом. Исходя из этого, необходимость прохождения им каких-то испытаний выглядела вполне нормально и достаточно логично.

А вот начиная с четвертого века нашей эры, когда к текстам двух Евангелий были добавлены рождественские сказания, а Иисус был официально провозглашен