сомнением ответил Грач. — Были до этого два сомнительных человека — ну, так их уже нет… Такая, понимаешь, беда — оба подорвались при закладке мины. Неловкие оказались диверсанты, сплоховали… А все прочие — что ж… Надежные ребята.

— И все равно держите нос по ветру, а глаза открытыми, — сказал Лысухин. — А то ведь неровен час… Немцы они ведь тоже не дураки.

Грач ничего не сказал, лишь кивнул.

— Ну и — опасайтесь человека, который вьется вокруг меня, — сказал Лысухин. — Змеем его кличут. Сучья душа, провокатор.

— Об этом мы уже догадались, — усмехнулся Грач. — Может, и его того… Скажем, шел, оступился, угодил в канаву, ударился виском о каменюку…

— Нет, — покрутил головой Лысухин. — Пускай малость повьется. А то ведь приставят другого… Теперь вот что. Связь будешь поддерживать со мной — больше ни с кем. Если кто-то подчалит к тебе от моего имени, то знай, что это провокатор.

— Понятно, — кивнул Грач.

— Ну а я буду общаться с тобой, — сказал Лысухин. — Только с тобой и ни с кем больше. Никого другого из твоей компании я и знать не хочу. Так будет надежнее. Да и мне больше будет от вас доверия, разве не так?

— Наверно, так, — согласился Грач.

На том их разговор и закончился.

Глава 20

Утром Лысухину и Старикову удалось перекинуться несколькими короткими фразами. Как и обычно — по пути в столовую.

— Я так думаю, скоро к тебе валом попрут добровольцы в каратели, — сказал Лысухин. — Так что будь готов. Ну и ко мне тоже — в диверсанты.

Конечно, здесь просто-таки напрашивались более подробные объяснения. Но не было у Старикова и Лысухина возможности поговорить подробнее. А потому приходилось обходиться полуфразами, полусловами и полунамеками. И даже угадывать то, что и вовсе не было сказано.

— Понятно, — проговорил Стариков, и на этом они разошлись.

* * *

Грач ничуть не лгал, когда сказал Старикову, что он представляет сплоченную подпольную группу из числа заключенных. Такая группа действительно существовала в лагере. Цель ее была одна — изыскать возможность побега из лагеря. За короткое время были рассмотрены и всесторонне обсуждены несколько вариантов побега. И каждый раз подпольщики приходили к выводу, что предполагаемые варианты никуда не годятся, что все они ничего, кроме гибели, не принесут. Всеобщее восстание заключенных, рытье подкопа, побег наудачу на виду у немцев — все это было практически неосуществимо.

В конце концов кто-то из подпольщиков высказал мысль, что самый надежный способ побега из лагеря — это согласиться записаться в диверсанты или каратели. Расчет здесь был прост: запишемся, рано или поздно окажемся за пределами лагеря, да еще и при оружии, а там — вперед к своим.

Конечно, и в этом случае также были сомнения, и немалые. Во-первых, всех диверсантов или карателей в условиях лагеря не сагитируешь. Это — дело тонкое да к тому же и опасное — того и гляди нарвешься на фашистского осведомителя. Поэтому о побеге таким способом должны знать лишь немногие заключенные, записавшиеся в диверсанты или каратели. Остальным же все придется объяснять по ходу действия. Конечно, и это тоже — дело тонкое и опасное, потому что неизвестно было, как воспримут такие разъяснения все другие диверсанты и каратели: поверят ли, не испугаются ли… Всякое могло быть.

Во-вторых, и у самих подпольщиков были сомнения, и немалые. Допустим, им удастся добраться до передовых частей Красной Армии или набрести на партизан. А дальше-то что? Поверят ли им командиры Красной Армии или партизаны? А вдруг не поверят? Вдруг сочтут врагами и тотчас же расстреляют? Ведь говорят же агитаторы — и немцы, и те, которые перешли на сторону немцев, — что всех пленных в Красной Армии считают предателями и врагами. Ежедневно говорят, вбивают эти слова в головы и души людей. А что, если так оно есть на самом деле? А тогда для чего городить огород? Какой в том прок? Чтобы получить пулю не от немцев, а от своих? Велика ли разница? Пуля — она везде пуля…

Имелся и третий вариант — не пробиваться ни к частям Красной Армии, ни к партизанам, а организовать свой собственный партизанский отряд и бороться с фашистами. Долго ли, коротко ли будет длиться такая борьба — неизвестно, но в этом случае хотя бы умрешь достойно, с оружием в руках, а не как бессловесная скотина в лагерных застенках.

Сомнения и впрямь были существенными, и они очень сильно мешали принять какое-то единственное решение и далее действовать в соответствии с ним. Поэтому ночной разговор Грача с Лысухиным имел здесь просто-таки неоценимое значение.

Закончилась ночь, когда состоялся этот разговор, за нею прошел день, и наступила следующая ночь. Ночью состоялся важный разговор среди заключенных, записавшихся в диверсанты. Всего таких заключенных было шестнадцать человек. Грач у них был за главного, и в этом имелся свой резон. Как-никак в прежней жизни, до пленения, он был майором Красной Армии и командовал батальоном. Да и вообще он был человеком рассудительным и основательным, а таким обычно доверяют без опасений.

Лишних либо просто сомнительных людей здесь не было. Раньше, конечно, они были — целых два человека. Но так уж случилось, что оба они в одночасье подорвались на мине, когда учились ее закладывать. Да, так оно и было — Грач Лысухину ни в чем не солгал. Конечно же, немцы не поверили в то, что это был несчастный случай, они подвергли допросу с пристрастием и Грача, и других будущих диверсантов, и даже инструкторов, но доказать так ничего и не смогли. Тем более что всякого рода несчастные случаи с курсантами нет-нет, да и происходили на самом деле. Готовили их в спешке, немецкий фронт трещал по всем швам, а потому время поджимало.

— Значит, ты говоришь, что ему можно верить? — Этот вопрос Грачу, кажется, задали по очереди все пятнадцать заключенных-подпольщиков.

— Считаю, что да, — отвечал каждому Грач.

— Доверчивый ты, однако, человек! — возразил кто-то.

— А ты рассуди сам, — возражал в ответ Грач. — Если бы, скажем, этот инструктор был провокатором, разве он рискнул бы переселиться к нам? Да он