самый внимательный и зоркий, не смог бы обнаружить, что объект — заминирован.

Курсанты старались изо всех сил, сам Лысухин также был преисполнен усердием. Это было что-то вроде негласного уговора между Лысухиным и курсантами. Все понимали, что чем быстрее курсанты научатся всяческим диверсантским премудростям, тем быстрее их отправят на задание. А значит, тем быстрее они смогут оказаться на свободе.

Какое-то время Литке молча наблюдал за тем, как идут занятия, а затем пальцем подозвал к себе Лысухина.

— Как идут дела? — спросил он.

— Проводим практические занятия! — отрапортовал Лысухин. — Маскируем заложенные мины.

— Я не об этом, — с выражением брезгливости на лице произнес Литке. — Почему нет новых курсантов? Ведь их — нет, не так ли?

— По этому поводу я и хотел с вами поговорить, — ответил Лысухин. — У меня есть прекрасная идея. Нужно только, чтобы вы, господин майор, дали свое разрешение.

Целую минуту майор ничего не отвечал, будто раздумывал, стоит или не стоит ему вести дальнейший разговор с Лысухиным. Наконец сказал, почти не разжимая губ:

— Я слушаю.

Лысухин постарался как можно короче и убедительнее доложить майору суть идеи. Нужно, дескать, немедля приступать к индивидуальной работе среди заключенных, и он готов немедленно приступить к делу. Вместе с курсантом Громом, потому что у курсанта среди заключенных есть знакомые. И если Лысухину и Грому удастся сагитировать хотя бы нескольких заключенных, то далее никакой агитации не понадобится и вовсе. Потому что дальше вступит в силу так называемый закон лавины.

— Стронешь с места один камешек — остальные покатятся за ним, — сказал Лысухин. — Это — намного легче, чем пытаться сдвинуть с места сразу много камней. То есть дальше заключенные начнут агитировать друг друга. Ручаюсь, у них это получится гораздо лучше, чем у ваших, господин майор, агитаторов.

— Хорошо, — опять же не сразу произнес майор. — Можете приступать. Результат должен быть через неделю. Это крайний срок.

Сказано это было таким тоном, что Лысухину стало ясно без всяких дополнений: если через неделю заключенные не начнут сами проситься в диверсанты и каратели, Лысухину придется очень плохо. А вместе с ним, наверное, и Старикову.

— Да, но… — почесал затылок Лысухин. — Как мы попадем к другим заключенным? Кто нас пропустит?

Майор ничего не ответил, повернулся и ушел. Лысухин подозвал к себе Грома. Гром Лысухину понравился с первого же взгляда. Это был крепко сложенный, со спокойным лицом и таким же спокойным взглядом человек. Помимо того, что взгляд Грома был спокойным, в нем, помимо того, светились рассудительность и ум. Люди такого склада всегда были Лысухину симпатичны, они вызывали в нем уважение и доверие, с такими людьми Лысухину всегда было спокойно. Таким, к слову, был и Стариков: Лысухин невольно обратил внимание на то, что Гром и Стариков очень друг на друга похожи.

— Сейчас мы с тобой пойдем агитировать твоих землячков, — сказал Лысухин Грому. — Так что настраивайся на разговор. Подбирай самые проникновенные слова. Душа из тебя винтом, а сагитируй хотя бы одного! Иначе нам придется худо. Господин майор так и сказал…

— И как мы попадем в рабочую зону? — пожал плечами Гром.

— А хрен его знает! — развел руками Лысухин. — Но, думаю, попадем. Коль уж господин майор дал на то нам свое позволение…

Буквально через несколько минут после этих слов к ним подошел офицер с погонами лейтенанта.

— А вот и наш провожатый в пекло! — усмехнулся Лысухин. — Господин майор Литке напрасных слов не говорит! Этот со мной! — Лысухин указал на Грома. — Приказ господина майора!

— Ком! — сказал лейтенант, едва взглянув на Лысухина и на Грома.

Глава 21

Встречаться с земляками-однополчанами Грома Лысухину, в общем-то, было не резон. Если разобраться, то для чего ему было лишний раз светиться в своем истинном обличье? Притом неизвестно было, как себя поведут эти самые земляки-однополчане и за кого они его посчитают. Лысухин и так, если вдуматься, сильно рисковал. Но и не идти было нельзя уже хотя бы потому, что у майора Литке могли возникнуть подозрения. Вот, дескать, идея Лысухина, а сам он отчего-то воплощать ее не стремится… Поэтому приходилось рисковать. Так сказать, открывать забрало.

Лейтенант привел их в рабочую зону и отвел в какое-то тесное, захламленное помещеньице с небольшим квадратным окном.

— Вер? — спросил он одновременно у Лысухина и у Грома.

Это означало, что лейтенант спрашивает — кого из заключенных привести в помещение. И вот тут возникли затруднения. Как лейтенанту объяснить, кто им нужен? Где искать этих земляков-однополчан? Цехов-то в рабочей зоне — много. Живы ли они вообще, те земляки? Примерно неделю назад Гром мельком видел двух из них, но ведь неделя — это просто-таки огромный срок! В концлагере — свой ход времени, он совсем не такой, как на воле.

— Вер? — нетерпеливо повторил лейтенант.

Лысухин и Гром беспомощно взглянули друг на друга. Лейтенант уловил их взгляд, и, кажется, понял его правильно.

— Ком! — поманил он рукой Грома и указал куда-то вдаль.

Это означало, что Гром вместе с лейтенантом пойдут искать нужных заключенных. Лысухин встал, чтобы тоже пойти, но лейтенант жестами показал, чтобы Лысухин оставался. Лысухин пожал плечами и сел на какой-то ящик.

Примерно через полчаса лейтенант и Гром вернулись. Причем не одни, а с двумя заключенными. Лейтенант пропустил заключенных и Грома в помещеньице, а сам застыл у дверей. Лысухин досадливо поморщился. Неужто лейтенант намерен присутствовать при разговоре? А тогда какой может быть разговор? Даже если лейтенант не знает русского языка, все равно в его присутствии толком ни о чем не поговоришь. О содержании разговора у лейтенанта и без знания языка может сложиться представление. По интонации говорящих, по их выражению лиц, по жестикуляции — да мало ли как? А если он знает русский язык, но скрывает это? А ведь и такое могло быть!

Но все обошлось. Лейтенант какое-то время помаялся у входа, затем взглянул на Лысухина, выразительно постучал пальцами по часам на своей руке — дескать, постарайтесь не затягивать время — и вышел.

— Глянь, — сказал Лысухин Грому.

Гром приник