и быть при этом ясным и безукоризненно логичным. Дальнейшее отношение слушателей к тебе и твоему сообщению на девяносто девять процентов будет зависеть от того, как ты перед ними выступишь.

— Десять минут — это слишком мало. Я не успею рассказать всего того, что считаю нужным. Во-первых, я должен рассказать о структуре самой линии, а во-вторых — о перспективах своего открытия и о своем приоритете.

— Дорогой Леня, еще патриарх ораторов Цицерон заметил, что самая долгая речь должна продолжаться не более двадцати минут. Спустя две тысячи лет это научно подтвердили психологи. Дольше ты просто-напросто не сможешь удержать внимания аудитории. Тем более, что ты не Цицерон и не Демосфен.

— А зачем в письменном виде, да еще и наизусть? Терпеть не могу зубрить что-либо наизусть. Другое дело, если само запоминается. Как красивые стихи или слова песни, например. По-твоему, я могу запутаться в собственном материале? Или я не знаю общего принципа функционирования своей системы?

— Никак нет, Ленечка. Знаешь. Разумеется, знаешь. Но в официальной обстановке каждый человек волнуется, нервничает, сбивается. В таком состоянии можно что-то скомкать, что-то упустить, на чем-то зациклиться, углубиться в ненужные подробности и тому подобное. А это настраивает слушателей против докладчика. Слушатель имеет специфическую психологию. Каждый считает, что сообщаемый материал должен быть преподнесен ему в рафинированном виде и исключает право докладчика на ошибку. Поэтому нужно тщательно отрафинировать текст твоего доклада и непременно выучить наизусть. Тогда, как бы ты ни волновался, ты прочтешь его по памяти, словно по букварю, и при этом ничего не пропустишь и не собьешься. А уж на вопросы ты можешь отвечать как угодно. Это открытый диалог. Поэтому нужно как можно больше материала оставить на вопросы.

— Ну, ты молодец, Анна. А я ведь об этой стороне дела никогда не думал. Ты на все сто процентов права. Ты моя наставница, мой стратег, тактик, тренер, секундант и ангел-хранитель. Без тебя мне не прорваться, а с тобой меня так и тянет в бой. Сделаем все, как ты сказала…

Он нежно обнял ее за талию и ласково поцеловал в губы.

XXII

Следующим утром Калинич, придя в лабораторию, аккуратно повесил на плечики свою потертую куртку и тут же направился в кабинет Чаплии.

— Доброе утро, Сергей Михалыч, — поздоровался Калинич и, не дождавшись ответа, положил перед ним заявление с просьбой о трехдневном отпуске без содержания по семейным обстоятельствам.

Чаплия, не взглянув на Леонида Палыча, достал из ящика стола новенькие очки в тонкой оправе, сверкающей хромированным блеском, и, вооружившись ими, стал внимательно изучать текст заявления, написанного красивым каллиграфическим почерком — буквочка в буквочку. При этом лицо его оставалось совершенно безучастным и холодным, как полярная ночь.

Прочтя заявление, Чаплия неторопливо положил его на край стола, затем снял очки, сложил и положил рядом с документом. Наконец, он посмотрел на Калинича свинцовыми глазами и флегматично сказал:

— Не могу, Леонид Палыч. В наше время, когда в отделе столько работы, отпустить Вас на целых три дня… Это было бы безрассудно с моей стороны. Я думаю, Вы сами понимаете. Идите работать, Леонид Палыч. Мне тоже трудиться надо.

Но Калинич не сдался. Сев без приглашения напротив начальника, Калинич снова придвинул к нему заявление и спокойно сказал:

— Сергей Михалыч, я к Вам впервые обращаюсь с подобной просьбой. Мне крайне необходимы эти три дня. Уважьте, пожалуйста, меня, как ветерана. Вы же знаете, моя работа не пострадает.

Чаплия снисходительно улыбнулся. Отодвинув заявление на прежнее место, он снова посмотрел на Калинича и, сделав ртом несколько жевательных движений, невозмутимо и медленно пробурчал:

— Вот в этом я как раз и сомневаюсь.

Калинич оторопел от неожиданности.

— Что Вы имеете в виду? Объясните, пожалуйста, — растерянно попросил он.

— Я ведь знаю, Леонид Палыч, что над недавно завершенным этапом Вы работали только последний месяц-полтора. А до того…

Чаплия сделал риторическую паузу и изучающе посмотрел на Калинича. От его пристального внимания не ускользнула растерянность Леонида Палыча, и Чаплия нанес второй удар:

— У меня есть достоверные сведения, что Вы в нашей лаборатории в рабочее время почти весь год занимались изобретением, которое считаете только своим и больше ничьим. А вот с институтом Вы считаться не пожелали. Так почему мы должны считаться с Вашими личными или, как Вы здесь пишете, семейными нуждами?

— Ах, вот Вы как, Сергей Михалыч. Стало быть, для Вас главное — вовсе не результат? Ясненько. Хотите, значит, взять не мытьем, так катаньем? — спросил Калинич, быстро оправившись от такого внезапного удара «под дых».

— Вы, небось, думаете, что мы Вас считаем солидным, уважаемым человеком, квалифицированным специалистом и образцовым семьянином и поэтому вынуждены будем идти Вам навстречу, как бы Вы к нам ни отнеслись? Вы забываете, что в нашем бренном мире работает принцип относительности. Поэтому все зависит от того, из какой точки на Вас посмотреть. Понимаете? — спросил Чаплия, глядя на полированную поверхность рабочего стола, словно его слова были обращены не к Калиничу, а к этому столу.

Калинич посмотрел на него уничтожающим взглядом и с достоинством спросил:

— Неплохо для начала. Значит, мои худшие прогнозы оправдываются. Ну-с, что же там Вам еще агентура доносит?

— О, в этом мы нужды не испытываем. Доносить готов каждый. Лишь бы ему это было выгодно. Ваше эгоистичное отношение к институту вынуждает нас на данном этапе отнестись к Вам формально, вот и все. Мы не причиняем Вам прямого вреда. Хотя не скрою, могли бы, — он пристально уставился на Калинича и стал сверлить холодным колючим взглядом.

— Как это прикажете понимать? Намекаете на физическую расправу? Хулиганов подошлете, чтоб избили меня? Или, как сейчас модно, киллеров? Старо, Сергей Михалыч! Спасибо, что предупредили. Сегодня же оповещу всех знакомых, чтобы знали, с кого спрашивать, если со мной что случится. Я человек аккуратный, перехожу дорогу по правилам, в драки не ввязываюсь, по темным местам не шалаюсь. Любое случившееся со мной несчастье сделает Вас первым подозреваемым, вот и все. А у следователя стоит лишь под подозрение попасть — всю правду-матку выложите.

Чаплия едко улыбнулся и ядовито пропел:

— Ну, зачем же так примитивно, Леонид Палыч? Мы же не уголовники, верно? А вот если Ваша супруга, уважаемая Лидия Борисовна, узнает о Ваших не очень нравственных отношениях с некой Анной Никитичной Кирилюк, это просто-напросто покажет Ваш моральный облик.

— Длинные у Вас, однако, руки! Шантажом меня нагнуть хотите? Не выйдет! Нет у меня никаких секретов! Так что сколько угодно доносите, сплетничайте, кляузничайте! Да делайте, что хотите! Вы протокол у меня