— Ну и наивный же ты, Ленечка! Сколько тебе лет? Да совести-то как раз у него ни на копеечку! Отца родного с потрохами за грош продаст и глазом не моргнет! — возмутилась Аня.

— Как ты можешь так говорить? Ты у меня, как гоголевский Собакевич, только плохое в людях видишь. Сережа передо мной извинился, назвал меня единственным идеологом в отделе. Он был так искренне напуган моим намерением уволиться! — возразил Калинич.

— Еще бы! Он просто в штаны наложил, когда представил себе, что ты уволишься. И как ты думаешь, почему? — саркастически спросила она. — Ведь ты сам недавно говорил, что науки как таковой у вас сейчас нет. Все ваши нынешние работы — не более чем мышиная возня. Верно? От размаха прошлых лет остался только дух да петух. И если бы ты уволился, ему было бы даже легче изображать наукообразие. Верно?

— Допустим. Но все же он на что-то надеется, раз боится со мной расстаться, — заключил Калинич.

— Нет! Нет! И еще раз — нет! И он, и его распрекрасный шеф и вдохновитель Бубрынёв великолепно понимают, что реальный шанс погреть руки на твоем открытии у них есть до тех — и только до тех пор, пока ты работаешь в их институте, прогнившем до сердцевины, который уже и не институт вовсе, а какой-то вокзальный сортир в захолустном городишке, что ли. И если ты уйдешь, они останутся при бубновых интересах. А главное, Нобелевская премия, которую они спят и видят у себя в кармане, исчезнет за горизонтом, как мираж в Аравийской пустыне. Это ты понимаешь?

— Понимаю, пожалуй, — согласился он.

— Слава Богу, что понимаешь. Так вот, если бы ваш академик узнал, что Чаплия так грубо спровоцировал твое увольнение, он бы немедленно вылетел, как пробка, вслед за тобой. А для него увольнение — это полный конец карьеры. Конец всему. Куда он пойдет? Что будет делать? Что он умеет? Что он собой представляет без Бубрынёва? И его докторский диплом впору будет только к заднице приклеить.

Аня снова взяла, было, бутылку, но Калинич накрыл свой бокал ладонью.

— Не нужно переводить такой замечательный продукт, — сказал он. — Я уже не ощущаю его прелести.

Аня заткнула бутылку и поставила в шкаф. Было уже десять вечера. Она надела цветастый передник и принялась мыть посуду. Леонид Палыч захотел чая, и Аня поставила перед ним синюю жестяную коробку с изображением курантов Биг-Бена.

— А лимончик есть еще? — спросил он, читая по-английски надпись на коробке.

— Есть, есть. Знала ведь, кого в гости ждала. В холодильнике в самом низу — выбери, какой тебе больше нравится.

Аня поставила чайник на газовую плиту и зажгла огонь.

— Прозорливая ты, Анюта, женщина. Сумела разложить все по полочкам и сразить меня наповал своей убийственной логикой. А я уж было поверил в искренность слов этого Чаплии. Мне даже жалко его стало, — сказал Калинич, обнимая Аню за плечи.

— Жалко — у пчелки в жопке! Вы, талантливые ученые, в жизненных вопросах наивны, как дети. Такие сложные, глубокие научные проблемы единым чохом решаете, а тут дальше своего носа не видите. Какая там искренность! Для этого проходимца от науки «ни церковь, ни кабак и ничто не свято»! — процитировала она Высоцкого, которого Калинич еще смолоду ставил на одну ступень с Пушкиным.

— Так что, Анечка, завтра выступаем дуэтом? — спросил Леонид Палыч, нетерпеливо заглянув в шумящий на плите чайник.

— Какой же ты нетерпеливый! Все равно раньше времени не закипит. Выступим, Леня. Выступим назло всем твоим прихлебателям. Их уже, я думаю, проинформировали. Пусть бесятся. На всякий случай будь готов к тому, что после завтрашнего выступления они начнут на тебя с какой-нибудь другой стороны давить, — заключила Аня, ставя на кухонный стол чашки с блюдцами и вазу с рассыпчатым «песочным» печеньем.

— Да что там они еще могут сделать! — пренебрежительно махнул рукой Калинич. — Хочу еще зайти в редакцию «вечорки» — поговорить с автором того интервью с Бубрынёвым. Хотелось бы напечатать опровержение.

— Могут, Леня, могут. Трудно делать только хорошее, а гадости не проблема. Кстати, о прессе. Я тут позвонила в несколько редакций местных изданий, в «вечорку» тоже — сообщила о твоем завтрашнем выступлении в доме ученых. Обещали прислать корреспондентов. Будет отлично, если придут.

XXIV

На поясе Калинича мобильник заиграл веселую мелодию. Он дал отбой будильнику и водворил телефон на место.

— Без четверти три, — сказал Леонид Палыч. — Приглашай публику, Анюта.

Ни слова не говоря, Аня вышла в коридор и через несколько секунд, широко распахнув дверь, снова вошла в зал. Тут же помещение стали заполнять слушатели. Зал был относительно невелик, но все равно почти половина мест оставалась свободной.

— Ну что, может быть, немножко подождем еще? — предложил Калинич.

— Ни в коем случае. Начнем минута в минуту. Все должны почувствовать, что имеют дело с человеком серьезным и строгим, — возразила Аня, посмотрев на циферблат часов, висевших на стене в конце зала. — Итак, я начинаю.

Она поднялась, заняла место за кафедрой и приняла выжидательную позу. Слушатели немного успокоились, но потом снова зашумели. Аня постучала по кафедре кончиком указки, и зал в конце концов затих.

— Уважаемые господа, — сказала она звонким мелодичным голосом, — самодеятельный научный семинар, посвященный новооткрытым принципам перемещения материальных объектов в пространстве, объявляю открытым. Сейчас перед вами выступит кандидат технических наук, старший научный сотрудник Калинич Леонид Павлович. Это человек высокой квалификации, увлеченный своим делом, которому он посвятил всю свою трудовую жизнь. Основываясь на работах Альберта Эйнштейна, Николая Козырева и других великих умов, он сумел построить теорию единого поля, а также вывести уравнения, однозначно связывающие между собой массу, энергию, время, вакуум, информацию и единое поле!

Аудитория зашумела. Из зала послышались выкрики:

— Вот это да!

— И где ж это все опубликовано?

— Даже Эйнштейн этого не решил! Не верю! Чепуха какая-то!

— Ну и размах!

— Бред сумасшедшего! Что мы здесь делаем?

— Прошу тишины! — решительно выкрикнула Аня и снова постучала указкой. — Леонид Павлович продемонстрирует вам то, что заставит вас поверить в невероятное. И вы сами убедитесь, что перед вами не сумасшедший, не шарлатан и не дилетант, а первооткрыватель, опередивший свое время. Вы сами сможете принять участие в эксперименте и удостовериться в справедливости всех его утверждений. О широких и грандиозных перспективах, открываемых перед нами новшеством, которое собирается подарить людям Леонид Павлович, я говорить не буду. Увидев воочию его эксперимент, который сейчас вам продемонстрирует первооткрыватель, вы сами их нарисуете, причем так живописно, как я никогда не смогу это сделать. Прошу,