настроения, спровоцированные Маккензи (которого она произвела в рыцари по просьбе дочери), лорд Солсбери испугался и посоветовал ей изменить маршрут, только королеву не так легко было переубедить.

«Возможно, [сэр Генри Понсонби] напишет лорду Солсбери о возмутительном поведении принца Вильгельма и об ужасном порочном круге, который окружает несчастного императора и императрицу и делает действия Бисмарка вероломными, злонамеренными и в высшей степени неразумными… Как Бисмарк и Вильгельм могут вести такую двойную игру, совершенно невозможно понять нам, честным и прямым англичанам. Слава богу, что мы англичане!»

По прибытии королева наглядно показала, как надо владеть собой, когда другие теряют голову. Она утешила дочь и дала ей мудрый совет, рекомендовав настаивать на браке, только если на него согласится Вильгельм, и еще попыталась помирить мать и сына. (Можно предположить, что она выслушала позицию Вильгельма.) Самым замечательным представляется тот факт, что две выдающиеся персоны девятнадцатого века встретились и имели беседы – единственный раз в жизни (хотя он видел ее в 1855 году в Версале издалека). Американский политический деятель Чарльз Фрэнсис Адамс, будучи в Лондоне во время Гражданской войны, возможно, считал королеву «слегка неудобной личностью», но Бисмарк пришел в большое нервное возбуждение, узнав о перспективе аудиенции. Он использовал весь свой шарм, и, к его большому облегчению, «бабушка вела себя очень разумно». Впоследствии он сказал: «Какая женщина! С ней можно иметь дело!» Она покинула Берлин и больше никогда туда не возвращалась. Ее дочь, вместо того чтобы последовать совету матери, убедила императора включить в завещание пункт, поручавший Вильгельму, в качестве сыновнего долга, заключить брак между принцессой и Александром. «Я рассчитываю, что ты выполнишь долг сына, в точности исполнив мои желания и как брат, не оставив сестру».

Улучшившиеся благодаря королеве отношения не продлились долго, и уже через месяц императрица писала: «То, что я говорила о Вильгельме, никоим образом не преувеличено. Я не рассказываю вам даже трети того, что произошло, так чтобы вы, находясь вдалеке, не сочли, что я фантазирую или жалуюсь. Он находится „в компании“, coterie[7], основное стремление которого – во всех отношениях парализовать Фрица. Такое положение придется терпеть, пока Фриц не окрепнет настолько, чтобы положить ему конец. Вы не знаете, сколько обид и тревог, трудностей и проблем мне приходится выносить».

Но только Фриц все слабел, и 15 июня, вложив руку его супруги в руку Бисмарка, скончался. Днем раньше императрица послала за нью-йоркским корреспондентом “Нью-Йорк геральд”, которому в ее присутствии сэр Морелл Маккензи передал пакет, содержавший, как утверждают, дневники императора за последние десять лет. Тот должен был отвезти их в британское посольство для передачи через военного атташе в Виндзор[8]. Завещание императора, сделавшее его вдову финансово независимой, было вне досягаемости. Эти преднамеренные действия, направленные на уклонение от цензуры, вкупе с тем фактом, что никто, кроме узкого круга доверенных лиц императора, не знал, что может содержаться в бумагах Фридриха, следует иметь в виду, оценивая первые действия Вильгельма после кончины отца. Он окружил дворец войсками и запретил всем, в первую очередь матери, покидать его до проведения тщательного обыска. Поскольку ничего важного не было обнаружено, это действо, вероятнее всего, вызвало у обеих сторон одинаковое чувство обиды.

Одна из первых обязанностей императора – принять клятву верности от вооруженных сил, и первым выступлением Вильгельма в качестве кайзера было предварительное обращение к ним: «Я и армия принадлежим друг другу; мы рождены друг для друга и будем друг за друга держаться и жить по Божьей воле; будь то мир или буря. За славу и честь армии я должен отвечать перед предками, которые смотрят на меня с небес».

Другая обязанность Гогенцоллерна после прихода к власти – прочитать секретный документ, оставленный своим преемникам Фридрихом Вильгельмом IV. Утверждают, что в нем он рекомендовал уничтожить конституцию, вырванную у него в 1848 году. Вильгельм предпочел вместо этого уничтожить документ. Обращение кайзера к своему народу, в отличие от его отца, имело место позже, однако в нем содержалась дань сыновнего восхищения. Его неуважение к отцовской инструкции в отношении брака Баттенберга, который он почти сразу запретил, представляется более простительным, чем отнесение запрета к «глубочайшему убеждению, которое имели мои покойные отец и дед». Вскоре после этого за обедом с Бисмарком и другими министрами он услышал о решении Александра жениться на своей оперной певице. «Моя мать, – усмехнулся он, – будет наслаждаться обедом».

Сын считал, что ему намеренно не давали видеться с отцом в последние часы, и в особенности его никогда не оставляли с ним наедине. Возможно, он был прав. Его мать в свою защиту утверждала, что к сыну относились так, как заслуживало его поведение по отношению к отцу. Понимание, судя по всему, было невозможно, поскольку эти двое исходили из разных предпосылок. К сожалению, хотя мать почти сразу перестала быть фигурой, имевшей какую-либо политическую важность, это расхождение взглядов быстро распространялось от личностей к семье и потом к национальным масштабам. Неблагоприятное начало было положено дядей Берти, прибывшим на похороны, которые велись втайне без особого проявления горя. По словам конюшего принца, «первые двадцать четыре часа все шло гладко, но императрица, супруга Фридриха, настолько разозлила его своей враждебностью, что, весьма вероятно, принц Уэльский сказал Герберту Бисмарку и канцлеру больше, чем следовало. Нам, конечно, следует взять в расчет смятение императрицы, которая в одночасье потеряла все. Но немцы не стали принимать во внимание братские чувства принца Уэльского к его сестре. Он не только заставил котел кипеть, но и оставался там дольше, чем было желательно, и котел все время кипел. Все его личные замечание были сказаны канцлеру на ухо». (Одна из них заключалась в том, что поведение немцев по отношению к императрице считалось бы скандалом для цивилизованной нации.)

«Бисмарк велик, но чрезвычайно мстителен. Его сын – карикатура на отца. Он имел несчастье некогда быть другом принца Уэльского… Каждая ошибка, совершенная императрицей, супругой Фридриха, – она, судя по всему, совершала их по две больших каждый день – приписывалась английскому влиянию визита ее брата…

По возвращении его королевского высочества он не стал применять поговорку Талейрана, что „язык дан человеку, чтобы скрывать свои мысли“, и был очень откровенен. Все это дошло до Берлина и до ушей канцлера. Старый Бисмарк был беспомощен перед принцем Уэльским, но отомстил через племянника, нового хозяина, который был как мягкий воск в его руках. Система шпионажа, являвшаяся одним из столпов континентального правительства, давала ему рукоятки, которые можно было поворачивать».

Одним из источников проблем стала история о том, что император Фридрих якобы обдумывал пограничные уступки