– С Кривым, матери его ковинька, – ответил Чугайстр. – Вот уж лютый был зверь. Его нехристи боялись, детей им пугали. Когда его в Кафе на крюк повесили – татары со всего Крыма съезжались, чтобы посмотреть и убедиться – подох Кривой. Говорят, сам хан велел праздник устроить и сотню рабов отпустил в Украину, чтобы рассказали они, как умирал Кривой. Приказал ослепить и отпустить. Долго умирал, упокой господи его душу, три дня материл татар, Аллаха их, хана, а вечером третьего дня, когда подумали, что помер уже Кривой, и палач подошел к нему – плюнул прямо в его рожу Кривой, кровью плюнул!

Влад хотел опустить рукав сорочки, но Задуйсвичка схватил его за локоть:

– Не дергайся, дурень. Муха сядет – руки лишишься. Кому ты однорукий нужен будешь? – Задуйсвичка зубами вытащил пробку из пороховницы, присыпал рубец порохом. – Девкам скажешь, что в бою шрам получил, от татар. Любить больше будут.

– Любить будут, если он гостинцев привезет из Крыма, а за рубцы да шрамы – мать пожалеет да жена отругает, – философски заметил Рубайголова. – Вот когда он следующий раз надумает наказ атамана нарушить, вот тогда на рубец глянет, вспомнит.

– Жалеешь ты его, – повторил с неодобрением Чугайстр. – В походе жалеть нельзя, ты козака пожалеешь, татарин не пожалеет...

Старый козак еще что-то сказать хотел, поучить молодого, только кони вдруг всхрапнули, дернули уздечки, сбиваясь в кучу.

– Тю на тебя, дурень! – прикрикнул Чугайстр, взмахивая канчуком. – Ну, не бисов сын? Сколько сказано ему было – скидай личину подальше, не ходи к коням в зверином облике...

Здоровенный волк длинным прыжком вылетел на верхушку холма, замер, запрокинув голову, и коротко взвыл.

Конь под Владом рванулся в сторону, и Влад с трудом удержал его на месте, вцепившись в поводья.

Волк мотнул головой, словно приглашая за собой, и медленной рысью двинулся на восток, оглядываясь время от времени на всадников.

Так они проехали может с час, может чуть поболе. Кони, настороженно нюхавшие пахнувший зверем воздух, вдруг приободрились, ускорили шаг. Владу показалось, что потянуло прохладой, еле заметно. Сам бы он на такое и внимания раньше не обратил, но кони тоже чуяли воду.

Волк перевалил через очередной холм и спустился в балку, стенки которой у самого дна поросли зеленой травой.

Всадники остановились перед балкой.

– Чугайстр, – приказал Черепень тоном, не терпящим возражений, – ты с Приблудой будешь сторожить.

– Я? С молокососом? – Чугайстр вскинулся, будто кто плюнул ему в лицо. – Самого молодого нашел?

Канчук свистнул в воздухе и сбил с Чугайстра шапку.

– Что ты говорил про приказы атамана в походе? – ласковым голосом поинтересовался Черепень, похлопывая канчуком по голенищу. – Что бы с тобой Кривой сделал, если б ты с ним спорить стал?

На краю балки остались только Чугайстр с Черепнем да Влад. Его, оказывается, звали Приблудой. Влад не удивился, просто отметил это про себя.

– В Сечь вернемся... – пробормотал Чугайстр, сходя с коня.

– Если вернемся, – спокойно сказал Черепень, забирая повод Чугайстрова коня. – Ты не забыл, что мы только с Сечи едем? Дела мы еще и не начинали вовсе.

– Вернемся – поговорим иначе, – пообещал Чугайстр.

– Поговорим, отчего ж не поговорить, – Черепень еле заметно улыбнулся. – На хутор ко мне приедешь – потолкуем.

Атаман обернулся к Владу:

– А ты чего в седле? А-ну, живо!

Влад спрыгнул с коня, под ногами захрустела выгоревшая трава.

Черепень съехал в балку, уведя с собой коней.

– Тьфу ты, – сплюнул Чугайстр. – Все из-за тебя, Приблуда! Ну чего ты ко мне прицепился? Козаки сейчас водичку свежую пьют, а я тут...

Чугайстр поднялся на холм, сел на землю, по-турецки скрестив ноги, достал из-за пояса пистоль, пороховницу и стал менять порох на полке, бормоча что-то в длинные вислые усы.

Влад сел в стороне от него, не слишком далеко, но и не вплотную, чтобы не вызвать очередного приступа воркотни. Чугайстр славился вздорным характером и умением цепляться к любой мелочи в словах или поступках людей, которых он недолюбливал. А таких, чтобы Чугайстр любил, на свете было мало. Даже себя самого старый козак держал в черном теле и рваной одежке.

Как в думе про козака Голоту, что пел слепой лирник прошлой зимой на Сечи. Вот свое оружие Чугайстр холил и лелеял, чистил при каждом удобном случае, перезаряжал пистолеты, подправлял лезвие сабли и кривого кинжала, украшенного яркими камнями большой цены, как говаривали знающие люди.

Даже в самые тяжелые для себя дни Чугайстр не соглашался продать свое изукрашенное оружие, даже камешка не вытащил, чтобы купить себе жупан или свитку. Зимой у него тулупа не было, сидел Чугайстр до самой зимы в коше с другими бессемейными козаками, трубку курил, песни пел, и вспоминал старые годы, походы и друзей, равных которым в нынешние куцые годы и нет больше.

У Влада – он все не мог привыкнуть к тому, что должен называться Приблудой – пистолета не было. А сабля была выкована кузнецом на Сечи из старого железа, рукоять была деревянная, обтянутая кожей, ножны простые, без украшений и узоров.

Козак в походах богатеет, а у Влада-Приблуды этот поход первый. Да и не поход, а так, вылазка. Поход – это десятки «чаек», сотни всадников, горящие татарские села и города, горы захваченного добра, визжащие пленницы... или сотни чубатых голов на кольях вдоль Перекопа, десятки тел с содранной кожей на рынках Кафы и Бахчисарая, если не повезет козакам.

Влад вытащил из ножен свою саблю, осмотрел лезвие. Чистое, ровное, без зазубрин. Да и откуда зазубрины, если еще ни в одном бою не побывал Приблуда. И саблю ему справили только перед самым походом.

Приемный батька, Охрим, после того, как пришел в дом Черепень и про что-то проговорил с ним целую ночь, пошел к кузнецу, захватив с десяток серебряных талеров, что привез из самой Германии лет двадцать назад.

На следующий день кузнец сам принес саблю в дом, молча положил на стол и ушел, не прощаясь, как и не поздоровавшись.

Родные сыны Охрима подошли к столу, молча рассматривали саблю, не имея права к ней прикоснуться, а Охрим подтолкнул Приблуду, велел взять оружие и поцеловать.

Сейчас уже серебро на лезвии потемнело, но тогда блестело, отражая свет лампады под образами.

– В поход тебе, сынок, – сказал Охрим, а Охримиха всхлипнула возле печки.

Хоть и не родной был Приблуда, а любила она его. Жалела. То ли за то, что пережил он раньше, то ли за то, что суждено ему испытать в будущем.

– На, – сказал Чугайстр.

Влад вскинулся, отгоняя видение прошлого, и с удивлением увидел, что Чугайстр протягивает ему один из своих пистолей, с раструбом на конце ствола.

– Заряди, – сказал Чугайстр. – Учись с оружием обращаться, пригодится.