— Вань! Ну, родной мой, я всё понимаю! Я и сама чувствую себя здесь… сам знаешь как. Только давай не сейчас, давай поговорим вечером, спокойно… до вечера можно отложить? Хочешь, останусь ночевать? Мне домой нужно попасть, животные-то в чем виноваты? Зорька оголодала, куры не кормлены, я как на иголках…

— Ну, давай тогда вместе съездим, вдруг тебя обидеть захотят? Просто отдай животных соседке, что еще? Белье, платье на смену, кофточку… Остальные вещи можно не брать, всё купим на месте, книги любые тебе закажем. А нельзя позвонить твоей соседке? А за одеждой потом как-нибудь заедем…

— С ума сошел?! Это мой дом, между прочим! Ты вообще понимаешь, что ты… Вот так сорваться, всё бросить, уехать не пойми куда… Дикость! Это дом, в котором вся моя жизнь… Даже не в вещах дело: там фотографии, они мне дороги, представь! А документы? А дедушкины награды? Действительно, зачем возвращаться?! Для тебя это мусор, переступил и забыл!..

Марья Ивановна так разозлилась, сама от себя не ожидала. И куда делась расческа? Она уже обшарила всю сумочку… Волосы всклокочены… ладно, пригладить чуть — и сойдет. Наглый какой, что он о себе возомнил?! Что она, собачонка? Может, для них это и нормально — выбросил всё и поехал дальше?.. Нет, они просто людей в грош не ставят, раскомандовался! Нашел дурочку деревенскую! А еще говорил, что уважает ее мнение…

— И не нужно было врать, что ты меня уважаешь!

Эти слова она прокричала уже в дверях и хлопнула как следует. Ничего, пусть подумает. Вся эта история с Гришкой отвратительна, конечно, но так наседать тоже нельзя… Хм, калитка еще как-то хитро закрыта изнутри, засов такой длиннющий и туго идет, уф-ф… открыла.

Ночью пролился дождь, Марья Ивановна ступила прямиком в лужу за калиткой — сама виновата, надо под ноги смотреть. Накинулась на Ивана, наговорила ему, хлопнула дверью… а у него был такой взволнованный вид… Мужчины плохие дипломаты: как правило, они слишком прямолинейны. И всё же не верится, эти страхи про убийство… скорее всего, Иван немного лукавит, преувеличивает опасность. Хочет, чтобы она поскорее согласилась на отъезд. Ну, придумал Гришка про заговор лилипутов, ну, ходят они по деревням. А народу чем не развлечение? Это ж как цирк бесплатный, да еще эти трюки с огнем… Ну, допустим, на нее в деревне косо смотрят, это понятно. Но чтобы так серьезно, опасность для жизни… что-то не верится… Может, хлеба взять? Возле магазина толпится народ — видать, не подвезли еще хлеб. Ой, как много их там… а вдруг гречку дают? Хотя занимать очередь бесполезно, всё равно теперь не достанется. Она вдруг поняла: это же митинг! Точно, Гришка что-то выкрикивает, вот черт… человек сорок, а то и больше собралось. Ладно, без хлебушка обойдемся. Стоп. Иван сказал, что с ним теперь Верка ходит, интересно… Верку эту несчастную она хорошо помнит, неужели и правда стала красавицей? Жаль, отсюда не видно, или подойти послушать? А что такого… да наплевать, что же, прятаться теперь и в магазин не ходить? Пусть попробуют сказать ей что-нибудь, пусть только попробуют…

Марья Ивановна делает гордую осанку — живот втянут, грудь колесом, — мама покойная так всегда говорила, а ноги явно не хотят идти к магазину, шажки такие мелкие получаются, нет, ты пойдешь… Странное ощущение — умом она не боится и настроена вполне воинственно. Если так далеко зашло, отпор дать она сумеет. Решение принято, Ивана она не оставит, а если бы и оставила, репутацию всё равно не вернешь. Сколько уже передумано на сей счет, а ноги… нет, не ноги! Марья Ивановна чувствует себя раздетой догола, именно так. Все вокруг одеты, а она направляется к магазину абсолютно голая, ничего с этим не поделаешь, хочется сбежать. Но если тушеваться и прятать глаза, то заклюют еще быстрее. У Григория дикция плохая, каша во рту. Не владеет он ораторским искусством. А рядом с ним девица, ну если это Верка-хромоножка, неужели она… просто не верится. Марью Ивановну накрывает чувство нереальности или какой-то другой реальности, в сущности, очень похожей, но с подвохом… всё стало зыбковато-дрожащим, зато краски! Небо слишком синее, снопы янтарного света плотно застряли в ивовых ветвях. Эта ива, почти накрывшая магазин своими ветвями, да и сам беленый домик магазина… А дали-то, дали… столько оттенков, какая четкость вдалеке! Всё выглядит как-то иначе, глобальнее, что ли, будто мир обрел наконец высокий смысл, которого так не хватает. И полукругом стоящие люди, что-то в этом исконное, тихо так стоят… будто не Гришку слушают, а самого Иисуса Христа. Острые блики режут глаза — надо же, потекли слезы. Марья Ивановна хочет сосредоточить внимание на том, что говорит Гришка, слова почему-то неразличимы, речь доносится как мелодичный, но невнятный речитатив, вот как в церквях бывает… а всё равно хорошо, тепло как-то стало на душе, прямо благодать. И денек удивительный…

Марья Ивановна забыла о своем страхе, вот так бы стояла, и стояла, и слушала… но что такое? Почему он кричит? Выкрикивает что-то громко и отрывисто, будто лает! И народ зашевелился, а Гришка бежит, ой, прямо на нее бежит… Господи, плюхнулся ей в ноги, да что же это такое…

— Матушка! Люди добрые! Царица земная! Вот радость-то какая… Правда! Она внутри! Я знаю, она там! Люди добрые! Светоносная матушка пророчица пришла к нам!

Ужас! Марья Ивановна не может двинуться с места, Гришка голосит и целует ей туфли, позор какой, все смотрят… вот сволочь! Издевается, корчит юродивого, и как его осадить? Как реагировать на такое? Если бы он ее просто оскорбил, она бы… А девка тоже встала на колени и шевелит губами, а глаза-то вылупила, глаза совсем бешеные! Вот клоуны, вот же паршивцы… а Гришка прямо как заведенный кричит свои глупости и брызжет слюной, надо бежать отсюда…

— Матерь мудрости! Спасительница людей! Голубоглазая! Свет наш из глубин! Благослови и дай припасть…

Марья Ивановна срывается с места, народ гогочет ей вслед. В ближайший переулок, за магазин.

За спиной еще слышны крики и смех, ничего глупее не придумаешь, уф… кажется, никто ее не преследует, можно отдышаться… Она продолжает идти вперед, теперь и до Нюры недалеко, почему бы не зайти? Почти месяц они не виделись, хотя, скорей всего, Нюра на работе… Перекошенное Гришкино лицо и дикие вопли, и лобызания ног… вспоминать противно… Вначале у нее возникло ощущение, что он спятил по-настоящему, потом поняла, что Гришка издевается над ней, и растерялась… хотя… не похоже это на клоунаду, игру на публику всегда можно отличить, а его трясло как лихорадочного, лицо дергалось, желваки ходили вверх-вниз. И туфли он ей обслюнявил, как собака… Все смеялись, а она видела рядом глаза навыкате, и это были глаза сумасшедшего. Кстати, что он вещал? Она стояла там довольно долго, но ничего не помнит. Помнит, что думала о природе, что хороший денек сегодня… странно, а ведь шла специально, чтобы послушать… Может, Гришка ее загипнотизировал? Надо будет у Ивана спросить, странно это всё…

— Эй, подружка! Ты чё это мимо проходишь?

Нюра кричит, вот те на… задумалась и проскочила.

У Марьи Ивановны всё валится из рук, настроение отвратительное, за окном сумерки, а на душе полный мрак. К Ивану решила не ходить, сказала, что хочет побыть сегодня одна. И что она собирается взять с собой? Книги не возьмешь, а больше нечего. Сплошь рухлядь. Был бы хоть антиквариат… но нет, хлам и старье, Иван, как всегда, прав. А что ей дорого как память? А ничего, если разобраться. Сельсовет выделил дом, раньше тут проживала некая Клавдия Ефимовна, которую родственники вывезли в Израиль, так что стены ей тоже не дороги… а со стен взирают классики литературы. Достоевский, кстати, совсем позеленел, выкинуть рука не поднимается. Куда ни ткни, нищета из каждой щели. Дедушкины медали надо отдать сестре, дедушку они не застали в живых, просто семейная реликвия. А, еще перекошенные настенные часы, дверца не открывается, механизм давно заржавел, к ним и прикоснуться-то страшно: тронь — и рассыплются. Разве что фотоальбом увезти на память… Есть еще целая сумка фотографий с учениками, на что они? Глупо. И несколько в черной бумаге — мама в гробу, траурный митинг в честь отчима — тоже сестре отдать можно. Тьфу ты… как будто она всерьез собралась уезжать! А если посмотреть на их отношения с Иваном здраво? Мало того что с виду он лилипут и сплетни им везде обеспечены — ну не верит Марья Ивановна, что в этой Швейцарии люди такие толерантные… Люди везде одинаковые, хотя, возможно, она и ошибается… Но если бы только лилипут! Он человек совсем другого устройства, он ат, а не человек… Даже если его соплеменники земляне и хромосом у них такое же количество, всё равно совсем иная раса. Иван говорил, что происхождение атов не выяснено. И вообще они зеленые! А вдруг Иван дома ходит зеленый, как те человечки из снов? Решит, что жену можно не стесняться… этого она точно не выдержит!