— М-м-м… это бывает, но редко.

— Понятно… я так и думала. Поэзия — это всегда беспомощность, спутанность чувств, растерянность и страх смерти. А вы знаете, как устроен мир, вам легче живется. Не знаю… может, и не легче, яснее уж точно.

— Ха-ха! Ну, рассмешила! Неужели профессору живется яснее, чем дикарю? Допустим, он знает множество формул, для дикаря непостижимых, ну и что? Всё равно мир дикаря гораздо яснее. Наша цивилизация примерно как этот профессор по сравнению с вашей: мы многое знаем, мы умеем создавать энергетические коридоры и перемещаться по ним, даже в прошлое так называемое… и точно так же не знаем главной тайны! И даже не тайны мироздания, происхождения своего народа мы не знаем наверняка. Потому что наши методы дают сбои, есть слепые зоны во времени, где происходит обрыв канала. Есть так называемые пузыри тро-гамма, меняющие заданные направления, и всё это неподвластно нашим ученым. А выход в открытый космос сопряжен с огромным риском, сотни атов погибли только в нашей Галактике, и никто не знает, где их души! Даже я недавно чуть не погиб, причем прямо здесь, на этом поле… Так что не думай, пожалуйста, что мы какие-то сухари всезнающие.

— Как это чуть не погиб? Ты мне ничего не рассказывал.

— Я блуждал в игрушечной чаще

И открыл лазоревый грот…

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придет?

— Это Мандельштам. Так что произошло?

— Очень глупо получилось, что тут рассказывать? Ходил-бродил, думал о своем, и о тебе думал, мы тогда еще не встречались, ну вот… и не заметил, как потерял всю энергию, чудом спасся.

— Ничего себе…

— А позже сочинил стихотворение, хочешь, прочту?

— Конечно!

— Конья тикси вира коча

Аатау, Аатау!

Омо уту аукау

Аатау, Аатау!

Вилька кото катута, огигия ак

Хадзо куди тааум, рупа адири

Аатау! Аатау!

Аудра куагуу, кадо катузи.

Такой вот стих.

— Ну надо же. А что значит атау? Я только это слово запомнила.

— Это рассвет. Но в нашем языке моигу каждое слово содержит, как сказать… как бы составной образ. Аатау — это не просто рассвет, а рассвет в долине, где колышутся высокие травы, а у поэта тяжело на сердце, и долина представляется ему бездной, из которой нет выхода. Эта тяжесть задается продленным Аа в начале слова. Вот что услышит ат в таком слове. А смысл стихотворения в том, что я неожиданно остался без давнего друга, который был частью меня, и потеря еще не осознана. Мои глаза стали чужими, ноги не слушаются, меня окружает трава, и боюсь, что в ней заблудится и не вернется домой моя душа. Вот, вкратце.

— Как грустно… у тебя погиб друг, мне очень жаль. А знаешь, этот стих легко спеть, слова такие певучие.

— Слова певучи благодаря своей многозначности. Вот смотри, вроде бы короткое слово «никсилеоуу», это пример слова-истории. Слово описывает нашу Прародину в момент катастрофы — страшный удар, земля раскалывается, опускается на дно океана, боль, смерть, пыльные вихри, всё в этом слове. И последнее, что мы видим, — вершины самых высоких гор поднимаются кое-где над водой. Конечно, не все слова такие сложные… огос ак!

— Что-что?

— Ты совсем продрогла! Это я случайно сказал на моигу. Маш, поехали, стемнело уже, Зорька дожидается. Или пойдем, в машине погреешься, я печку включу.

Всё, больше он не согласится гулять до темноты — дорога жуткая, ни одного фонаря… Кажется, еще и проколол шину. Уже при въезде в деревню напоролся на что-то. Нужен внедорожник, но Куи считает, что сейчас нельзя покупать новую машину, потому что люди стали относиться к ним агрессивнее. И отношения с Машей подлили масла… В этом он прав. Черт! На этот раз точно проколол, тьфу ты… Народ тащит из дому всякую рухлядь и вываливает на дорогу, а рухлядь-то с гвоздями! И битые кирпичи, и стекло… Это они так дороги к зиме укрепляют, думают — нормально, утрамбуется. Поразительно. Будто сами тут не ездят… Ну всё, Машин поворот, дальше она не разрешает. Впереди тьма-тьмущая, хорошо, что фонарь подзарядили.

— Маш, приехали.

Хм, уснула… Они много гуляли, но дело явно в другом. В деревне и так целыми днями на воздухе. Это беременность, плод уже влияет на организм, скоро Маша должна будет спать по четырнадцать часов в сутки, а ближе к родам вообще по девятнадцать. Надо срочно с ней…

— Маш, Маша, ты там? Иван Денисович, а Маша с вами? Маш!

— А? Что такое… Люда? Ты чего так… что случилось? С Лешей что-то случилось? Что?

— Маш, извини, это я виновата, я только Наде рассказала — ну, тетке, только ей одной рассказала, а у ей внук Мишка, в пятый класс перешел, и он мальчишек подговорил, теперь они тебя дожидаются! Ты не ходи сегодня домой, а я Зорьку подоила, ты у нас заночуй, мы со двора зайдем, с другой стороны, тихонько…

— Люба, я вообще ничего не понимаю! Ты можешь объяснить, что случилось? Перестань тараторить!

— Там пацаны прячутся, Мишка ими верховодит, хотят тебя землей закидать. Это я во всем виновата! Я тетке рассказала, что Рыжуха лилипута, то есть Ивана Денисовича, боится, ну от… и еще сболтнула, что вы с ним это… ну, дружите, а теперь он даже не провожает тебя, раз корова его боится… Маш, ну прости, ну язык без костей, она же мне тетка, родственница, я только ей!

— И что мне теперь делать?! В собственном доме не появляться? Это они тебе рассказали, что землей? А может, камнями? Может, вообще хотят убить? Я же просила тебя не говорить никому про эти глупости!

— Не, землей, точно. Щас расскажу, я Зорьку твою как раз загоняла. Сидят пацаны, пять или шесть, точно не знаю, курят прям под твоим забором, я спрашиваю — вы чего тут сидите, места другого не нашлось? А они мне — а чё, нельзя? Хотим и сидим, улица общая. Мы к тебе не лезем, тетя, и ты к нам не лезь. А я как Мишку увидала, сразу почуяла неладное. И как стемнело, подкралась поближе и слушаю. И Мишка им говорит, что надо земли набрать и училку забросать, проучить, чтобы не путалась с уродцами… Вы извините, Иван Денисович, я как есть говорю, дети злые, сами знаете. И еще он сказал, что вы наших коров портите специально, чтобы самим разбогатеть, а мы рабы у вас будем. Это ж надо такое придумать!

— Да уж куда ему! Люба, скажите, а с Рыжухой всё нормально?

— Да слава Богу, всё путем: и молоко, и вообще — спокойная стала, ласковая… Может, сама отошла, а может, и вправду вас боялась. Спасибо, как говорится, что уважили. Маш! Ну прости меня, дуру, я прям вся уже извелась из-за этих говнюков, ну как быть, а? Ну, хочешь в милицию завтра пойдем? Заявим на них.

— На детей? Ты в своем уме? Пусть хоть побьют меня сначала.

— Ой, Маш… А чё? Пусть милиционер им скажет, что если тебе какой вред причинят, то их в колонию упекут. Пригрозить-то можно, а?

— Ладно, завтра разберемся, иди домой, я заночую у Ивана Денисовича.