встречаться; однако он решил все-таки поговорить с Орельеном, он чувствовал, что им с Орельеном необходимо поговорить, но не знал ни о чем, ни даже так ли уж ему этого хочется, и поэтому испытал облегчение, когда, подойдя к дому, наткнулся не на Орельена, а на Мадлен, которая загружала вещи в машину Эрве.

– Мы в больницу, комнату украшать, – сказала она. Посреди горшков с растениями и сваленных в кучу фотографий он заметил в багажнике пять папок из отцовского кабинета, те самые, что он хранил у себя до самого конца.

– Вы везете ему рабочие бумаги? – удивленно спросил он.

– Да, это моя идея, – ответила Мадлен. – Понимаете ли, у него ничего не было в жизни, кроме работы.

Ну тут она прибедняется, подумал Поль, она тоже занимала определенное место в его жизни, возможно, куда более важное, чем то, что занимала когда-то его мать. В это мгновение он осознал, что поездка в Португалию прошлым летом стала их последней совместной поездкой; будущим летом они собирались в Шотландию, одну из тех стран, которые особенно любил отец, где ему хотелось побывать снова. Это путешествие уже не состоится, и, наблюдая, как Мадлен загружает багажник, и размышляя о разбитой жизни Мадлен, он вдруг ощутил такой неистовый прилив сострадания, что ему пришлось отвернуться, чтобы не расплакаться. К счастью, в этот момент появилась Сесиль, она тоже выглядела веселой и явно была в хорошем настроении, какие же все-таки женщины отважные, подумал он, какая же прямо невероятная отвага им присуща. Позже он подъедет к ним в больницу, сказал он, – на “ладе”.

Он никогда толком не мог понять, что сподвигло отца купить дешевый русский внедорожник, который в конце семидесятых стал парадоксальной иконой моды. Подобный дендизм, усугубившийся к тому же тем фактом, что он выбрал специальную серию “Нива-Сен-Тропе”, надо сказать, был ему несвойственен, он как раз ненавидел выделяться на общем фоне и выбирал самые обычные модели.

Он выпил еще одну чашку кофе и пошел в бывшую конюшню, переоборудованную в гараж. Машина завелась сразу, с пол-оборота. И тут он вспомнил, что отец купил ее в 1977-м, в год его рождения, он часто напоминал себе об этом, словно для того, чтобы установить некую неявную параллель, но долголетие этого автомобиля теперь уже внушало опасения. В конце концов, его покупка, может, вовсе и не была проявлением дендизма, он выбрал “Ниву” просто потому, что считал ее хорошим, прочным и надежным автомобилем.

Ему захотелось снова полюбоваться на здешние красоты, и он поехал в Ширубль, потом через Флёри, перевалы Дюрбиз и Фю-д’Авенас и оттуда спустился уже в Божё. Он остановился на полпути, вспомнив, что там есть панорамная площадка. И хоть она находилась всего в нескольких километрах от Вилье-Моргона, виноградники уже исчезли. Окрестные леса и луга, совершенно безлюдные, были погружены в благоговейную тишину. Если бы Бог присутствовал в своем творении, если бы он хотел передать некое послание человечеству, то наверняка выбрал бы это место, а не общественный огород в парке Берси. Поль вышел из машины. И какое, интересно, послание? – подумал он; еще немного, и он выпалит этот вопрос вслух, он еле сдержался, только Господь все равно бы промолчал, это его обычный способ общения, но пустынный фантастический пейзаж, погруженный в сонное безмолвие, это уже совсем неплохо, ничего общего с парижской жизнью, с политическими играми, в которые он снова окунется через несколько дней. Послание казалось в каком-то смысле предельно ясным, но ему трудно было соотнести его с земным существованием Иисуса Христа, отмеченным многочисленными человеческими связями, а также многочисленными драмами, слепцы у него прозревали, паралитики вставали на ноги, он порой обращал внимание даже на обездоленных, чем не политическая акция – местами. Идиллический пейзаж Верхнего Божоле никак не сообразовывался и с мужскими и женскими божествами, которым, судя по всему, поклонялась Прюданс, в нем не усматривалось ровно ничего мужского или женского, а нечто, пожалуй, более общего плана, более космическое. Еще меньше это имело отношение к склочному и мстительному Богу Ветхого Завета, он-то вечно взъедался по пустякам на свой избранный народ. Это наводило скорее на мысль о единственном в своем роде растительном божестве, истинном божестве земли, существовавшем еще до того, как на ней появились животные и принялись носиться туда-сюда. Сейчас божество отдыхало, наслаждаясь покоем погожего зимнего дня, не потревоженного даже легким дуновением; но через несколько недель трава и листья оживут, напитавшись водой и солнцем, и затрепещут на свежем ветерке. Ведь растения, если, конечно, ему не изменяла память, тоже размножаются, существуют мужские и женские цветы, и в этом деле важная роль отводится ветру и насекомым, с другой стороны, растения размножаются порой и простым делением или корневищами, на самом деле его воспоминания о биологии растений были весьма смутными, но все же она следовала менее напряженной драматургической интриге, чем оленьи бои или конкурсы мокрых маек.

Он снова сел за руль в состоянии полной интеллектуальной прострации и, так и не встретив по дороге ни одной машины, продолжил путь в Божё, “историческую столицу Божоле”, в том же Божё он как-то летом впервые в жизни поцеловал девушку, ему исполнилось пятнадцать, но это было так давно, так отчаянно давно, что теплая влажность этого поцелуя казалась ему почти нереальной, девушку звали Магали, да, точно, Магали, у него тогда сразу встал, они так сильно прижались друг к другу, что она не могла этого не почувствовать, но даже не попыталась пойти дальше, он, впрочем, тоже, он понятия не имел, как это делается, в то время не было порнухи онлайн, первый раз он переспал с девушкой два года спустя, уже в Париже, ее звали Сирьель, причудливые имена постепенно входили в моду, по крайней мере в городской среде, но интернет еще не появился, человеческие отношения были проще. Love was such an easy game to play, как сказал его тезка, и вдруг он задумался, не назвали ли его, как и Прюданс, в честь “Битлз”. Нет, это все же маловероятно, отец никогда не питал особой любви ни к их музыке, ни к какой-либо музыке вообще, если уж на то пошло, но в то же время он всегда был очень скрытным человеком, словно профессиональная обязанность хранить тайну распространилась на все стороны его жизни. Так, например, в прошлый раз, навещая отца, он с удивлением обнаружил, что один из его настольных авторов – Жозеф де Местр, притом что никаких роялистских идей он, в его присутствии во всяком случае, не высказывал, а, напротив, позиционировал себя преданным слугой Республики, невзирая на масштаб ее заблуждений.

Он ехал медленно, очень медленно, по все таким же пустынным проселочным дорогам и