– К какому-то выводу пришли?

– Да как сказать, – пробормотал я, – может быть, пусть говорит?.. Столько лет прошло… Кому это теперь интересно?

Он поморщился.

– Вы что, в самом деле так наивны? Вон какие баталии идут из-за того, был ли Аттила чистым степняком или наполовину германцем?.. Были германцы в его армии ударной силой или только примкнувшими союзниками?.. В Чернигове на прошлой неделе вспыхнула массовая драка, погибло трое и семьдесят ранено, а из-за чего? Вот-вот, просто невероятно важный для жизни вопрос: был Юрий Долгорукий украинцем или был русским. Историки твердят, что тогда ни тех, ни других еще не было, но кто этих сраных ученых слушает?

Я вздохнул.

– Ну… примерно из этого пришлось исходить. Я уговаривал Валентина Афанасьевича пока подождать. Не отказываться от обнародования, а просто подождать некоторое время. Сейчас все меняется быстро, нужный момент для России подвернется скоро, чую.

Он вздохнул с заметным облегчением.

– Спасибо. Это даже важнее, чем ликвидация этого нападения, хотя я уверен, вы были той крохотной каплей, что склонила чашу весов на сторону победы.

– Да, – согласился я, – самой крохотной каплей. Все-таки стрельба даже как-то непристойна для доктора наук. Но даже доктор наук не понял, что стряслось, это же ваши люди нападали! Не понимаю, у вас там правая рука не знает, что делает левая?

Он хмыкнул.

– Это значит, у нас демократия. То есть конкуренция, поиск противовесов, боязнь, что какая-то группа получит слишком много власти или полномочий… и конечно, вы правы, одна рука не знает, что делает вторая.

– А как-то наладить?

Он сдвинул плечами.

– При демократии всегда немножко хаоса и неразберихи. Или хотя бы путаницы.

– Ничего себе немножко, – возразил я. – Погиб целый отряд элитного спецназа!

Он ответил со странной ноткой в голосе, то ли смирения со случившимся, то ли скрытой, но злой иронией:

– Плата за демократию. При тоталитарной власти такое было бы немыслимо. Я сейчас отправляю первую группу обратно, вы можете с ними.

– А вы?

– Мне надо задержаться, – ответил он серьезно. – Связи надо подновлять, а то истончатся и прервутся.

Я поднялся в вертолет, сказал «драсьте» подчеркнуто мирно и корректно, они уже знают, что я профессор. Похоже, это профессорство ко мне прилипло крепко, так простому народу проще, чем с доктором наук.

Ингрид, понятно, с этими ребятами чувствует солидарности побольше, все-таки и сама силовичка, но села между ними и мной, то ли отделяя агнца от козлищ, то ли выдавая свою предательскую женскую натуру.

Этот вертолет, к счастью, со стенками, хотя двери все равно нет, причем проем такой, что выпрыгивать могут сразу по трое, но со спины у меня все-таки прикрыто.

Едва набрали высоту и лес перестал удаляться, я прокричал Ингрид:

– Давай ты сама доложишь Мещерскому? Или еще там кому?

– А ты? – крикнула она.

– А я прямиком к себе! – сообщил я. – Геращенко ждет завтра на работу… да и вообще…

– Что вообще?

Я сказал с тревогой:

– А вдруг там случилось страшное?..

Она спросила испуганно, даже глаза округлила:

– Что?

– Вдруг, – сказал я с ужасом, – моих мышек покормить забыли? Они такие нежные, такие чувствительные… Это же катастрофа! Год работы насмарку!

Она крикнула с отвращением:

– Да покормят, покормят! А в Управлении важнее выслушать тебя, чем кого-либо. Ты же должен представить рекомендации.

– Так я же тебе все сказал!

– Это несерьезно, – ответила она прямо в ухо, обжигая всю раковину горячим дыханием. – Я что, я просто бегающая и стреляющая единица. А ты как бы нечто мыслящее, хотя я что-то мыслительной активности в тебе не наблюдаю. Но им виднее. Они принимают решения, а не я, а то бы я им напринимала!

– Эх…

– Не стони, – прикрикнула она. – Надолго не задержат. Минут десять ничего не изменят даже в твоей ах-ах какой насыщенной жизни!

– А ты что, не авторитет?

– Я даже для тебя, свинтус, не авторитет!

– Авторитет, – заверил я. – Ляжки чем накачивала, приседом?

– А что тебе мои ляжки?

– Тоже хочу, – крикнул я. – А то у меня там большие потери, как на войне.

– Могу помочь!

– Нет уж, – сказал я трусливо. – Знаю твою помощь. Лучше советом. По скайпу. Или вообще емэйлом.

– Свинья!

– Кстати, Ингрид, – сказал я просящим тоном, – постарайся умалить мою роль… во всем, что происходило. Я ученый, а не боевик! Мне отвратительно бегать, прыгать и стрелять. Потому даже в тех случаях, когда мне приходилось нажимать на курок или на что там у вас нажимают?.. я чуть в обморок не падал.

Она буркнула с подозрением:

– Зачем это тебе?

– Не обижайся, – сказал я виновато, – но для нас, работников науки, участвовать в чем-то силовом совсем не похвала, а позор. Я предпочел бы, чтобы об этом никто не знал. Или знали поменьше.

Она фыркнула так громко, что на миг заглушила рез вертолетного мотора.

– Ах-ах, какой нежный!.. Мыслитель!

Вертолет опустился точно посредине крыши, первым выпрыгнул один из десантников, подал руку Ингрид и мне. Втроем отбежали, пригибаясь под сильным ветром, а могучая машина тяжело оторвалась от бетонных плит и резко ушла в небо.

Тот же десантник что-то прокричал во встроенный в воротник микрофон, и когда подбежал к двери, я слышал, как там щелкнуло, и дверь чуть дрогнула, освобождаясь от запоров.

Он придержал для нас дверь открытой, Ингрид резво побежала по ступенькам, я за ней, десантник проверил, плотно ли закрылись за нами двери на все запоры, и догнал уже у лифта.

Обратно по тому же подземному ходу, дежурный офицер встретил у выхода уже в коридоре наверху, сказал почтительно, обращаясь к Ингрид:

– Полковник ждет вас.

На меня внимания не обратил, мало ли всяких приглашают со стороны что-то уточнить или растолковать, однако я заметил его прицельный взгляд, когда мы уже прошли мимо, но камеры показывают, как он смотрит вслед, оценивает походку, жесты, то ли это он так со всеми входящими, то ли мне уже уделяют повышенное внимание.

Мещерский в своем кабинете поднялся навстречу, крепко пожал обоим руки.

– Садитесь, – велел он. – Рассказывайте. Мне прислали подробную видеосъемку всего в доме, вокруг и даже на месте сгоревшего вертолета, но без ваших пояснений слишком много белых пятен.

Ингрид сказала с готовностью: