Но дверь внезапно распахивается, и в проходе появляется пузо Геннадия Николаевича, а потом и он сам, потный, красный и явно злой.

Хотя говорит он как-то слишком нежно, даже не повышает голос, как обычно.

– У входа стоит машина. – Вытирает толстыми пальцами вспотевший нос. – Тебя отвезут домой. Завтра поедешь в другое место, условия вышлю смской, буду занят, на звонки времени не хватит. Не согласна, можешь в театр больше не приходить – уволю без отработки.

– К-куда? – пячусь.

– Ты справишься.

– Я не буду. Не хочу, – прикрываю грудь, чтобы скрыться от его сальных глаз. Я прекрасно помню, как подвыпивший директор приставал ко мне, и сейчас его покрасневшие от спиртного глаза, взъерошенные волосы, что на темечке просвечивали лысину – совсем пугают меня. Я тогда еле ноги унесла из театра, а потом боялась на работу ходить, но режиссер на утро ничего не вспомнил. А когда он так же пошло разглядывал Галочку, нашу солистку, а меня, серую мышь, не замечал, решила не заострять внимание.

Мне нравилась моя работа: писать сценарии, ставить пьесы, готовить декорации и актеров, контролировать процесс. Играла роли я редко, только если подменяла заболевших. Потому терять место, даже малоприбыльное, из-за разногласий с директором совсем не хотелось. Ну выпил мужик, с кем не бывает?

– Успокойся. Там просто вечеринка. Официанточкой поработаешь один день, ничего больше, – раздраженно поясняет мужчина и чешет повисшее от чрезмерной жрачки пузо. Мне так неприятно, что я невольно смотрю в пол. – Платят щедро. Будут тебе деньжата на раненого брата. – Директор меняет тон, льет сладостью, а меня это настораживает. Что поменялось? В этом притоне он оставлять меня явно не хочет. Или не может?

– Кто платит? – спрашиваю осторожно, будто иду по битому стеклу.

– Не твоего ума дело, – следует резкий ответ. – Быстро свалила, пока я не передумал. А то мне кажется, что тебе уже и деньги не сильно нужны, и что потрахаться ты не против. А? – он вразвалочку подступает  ко мне, явно намереваясь испугать, облизывает плоские губы, оставляя на коже мерзкий слюнявый след.

Юркнув в сторону, бегу подальше от комнаты, вдоль коридора и кричу через плечо:

– Жду сообщение. Спасибо!

– Не за что. Только отвлекли меня, – наигранно ворчит директор, идя следом. Меня даже холод берет от его взгляда в спину, но я спешу дальше, не оглядываясь. – Шмотки твои уже в тачке! Агата-богата.

Что он еще лепетал, уже не слышу, скрываюсь за поворотом. Ближайшего охранника прошу показать выход из здания. Услышав имя директора, он ведет меня к машине и, убедившись, что села удобно, захлопывает дверь и велит водителю:

– Девушка сама назовет адрес.

Мы срываемся с места, и я всю дорогу думаю о случившемся. Что поменялось? И кто этот мужчина из комнаты? Я так и не рассмотрела и не запомнила его лицо, а спросить у режиссера было неудобно.

Дома я устало падаю на кровать и через секунду засыпаю, а подкидываюсь от короткого «пилик» телефона. Смска.

Адрес и время. И приписка об освобождении на этот день от работы в театре. Короткое пояснение: «Делай все, как велят. Тебя встретят».

Отлично. Как раз будет часик-два привести себя и одежду в порядок, и с утра успею к брату съездить.

На остановке перед больницей меня начинает колотить. Мне дали неделю на сбор средств, или Славу переведут в другую палату, для бедных и неоперабельных. Сказали, что позже помочь будет невозможно.

Я не разбиралась в этом, не понимала, что от меня хотят, потому только кивала и соглашалась со всем.

Только сумма оказалась слишком большой для меня одной.

К брату пускают сразу, заставляют надеть бахилы, покрыть волосы и набросить халат. Я слегка задерживаюсь у двери. Знаю, что Слава до сих пор злиться, и есть за что. Меня скручивает от горького чувства вины, когда смотрю на его разбитое лицо и перемотанную голову. Если бы я тогда не вышла, если бы дождалась...

Выдыхаю и захожу в палату. Надев маску непринужденности, весело щебечу:

– Приветик! Это я, твоя непутевая сестренка. Соскучился?

Слава поворачивает голову в мою сторону, но не меняет положение тела и не отвечает, лишь коротко поджимает губы. Разбитые, с наложенными швами.

– Не стоило приходить. Тебе что заняться нечем?

– Да мне сегодня выходной дали, вот и решила к тебе заглянуть. Не рад?

– Туся, уходи. Ты все равно ничем не поможешь, только нервы теребишь. Лучше бы в кино с подружками сходила, не шляйся по больницам.

Я подсаживаюсь ближе, беру его теплую руку в свою.

– Ты же знаешь, что у меня нет нормальных подруг.

– А Ева?

– С театрального? Да она же давно уехала из города. Не представляю, что с ней.

– Вот и позвони. Узнай. И не нужно ко мне ходить.

– Еще чего. Не смей меня гнать, я твоя сестра. Хочу и буду приходить, или ты так обвиняешь меня, что видеть не хочешь…

Его губы перекашивает в жуткой гримасе.

– Видеть? – качает головой.

– Извини, я хотела сказать другое, ну ты понял.

– Иди домой, Агата. Мне и так не сладко, а ты только напоминаешь о том, что я теперь бесполезный.

Он спускает ноги с кровати и поворачивается ко мне спиной, закрывает ладонями лицо.

Мне сложно представить, как его утешить, как разрушить бездну, что стремительно растет между нами. Я нежно сжимаю его плечо и стараюсь вложить в слова всю свою любовь и ласку:

– Мы справимся.

Он хмыкает, так сухо и жестко, что я невольно веду плечом и закрываю глаза, чтобы прогнать неприятный осадок и предчувствие. Убираю руку, потому что кажется, что она сейчас сгорит.

Брат молчит, упирается руками в колени, а сам запрокинул голову и сопит напряженно.

Я тоже молчу. Проходит несколько долгих минут, я успеваю рассмотреть синяки на его скулах, но трогать не смею – будет злиться, и торчащие из-под бинтов мокрые от пота волосы.

– Бабушке сказала? – вдруг спрашивает Слава.

– Да, пришлось, ведь нужно деньги собрать…

– Не смей собирать и заниматься ерундой, слышишь? Нам это не по карману, – он еще сильнее злится, кулаки на коленях сжимает до белых косточек. – Еще влезешь в очередное дерьмо, а я теперь помочь не смогу. Агата, нет у нас таких денег, прекрати мучить и себя, и меня. Это навсегда, ничего не поделаешь.

– Нет, – встаю и отхожу от кровати. За окном яркое солнце, жарко – хочется улыбаться приходу весны, но на глаза наворачиваются слезы. Смахиваю их и беру себя в руки. – Я нашла триста тысяч и еще найду. Ты будешь видеть.

Он качает головой.

– Дурочка. Неисправимая дурочка-Агата.