— Красиво… — ахнул Нолдо, не в силах отвести взгляд. — Потрясающе красиво…

— Ты ничего не понимаешь, — со всей ответственностью заявил Туркафинвэ, влезая на дерево. В серебристом свете, льющимся с неба, его белые волосы, брови и ресницы заиграли переливами жемчуга, ярко-голубые глаза, отражая дивный цветок, приобрели сапфировый блеск. — Этот булыжник распугает всю дичь, и лесным хищникам придётся съесть сначала своих детёнышей, а потом и самих себя.

— Это обсуждают волки и рыси?

— И медведи. Но, знаешь, Курво, как ни странно, творению Валар рады белки. Они почему-то ждут, что свет Итиль заставит плодоносить даже не плодоносящие растения и… Камни! Вот кто действительно умеет верить в чудеса.

— Теперь я буду завидовать белкам, — улыбнулся Куруфинвэ, тоже влезая на дерево. — Я тоже хочу снова научиться ждать чуда.

***

— Проснись, Сулион! Проснись!

Юный эльф вскочил с набросанной на камнях недостроенной стены соломы, зацепил стоявшие рядом металлические штыри, и один из них с грохотом и звоном покатился вниз по витой лестнице.

— Забудь, это ерунда, — примирительно улыбнулся Линдиро, видя, как смутился своей неловкости Сулион. — Посмотри на небо. Слышишь, как радуются Нолдор в сторожевых башнях?

Юный Авар не верил своим глазам и не находил слов.

— Это знак судьбы, мой друг, — с жаром произнёс сын Асталиона. — Много веков в Валиноре сияло священное серебряное Древо Телперион. Жизнь в нём уничтожил Моргот, но частичку его света ты видишь сейчас на небе.

— А в чём знак судьбы? — восхищению Сулиона не было предела.

— На фоне прекрасного светоча я увидел летучую мышь. Большую, словно сокол. Это слуга врага, такая же, как та, что играла с моим отцом перед его смертью. И, увидев эту тварь на фоне священного творения Валар, я понял, что мы с тобой должны начать охоту на шпионов Моргота.

Глаза юного эльфа вспыхнули восторженным азартом.

— Завтра же я передам наместнику Маглору, что мы уходим из града Феанарион, — твёрдо сказал Линдиро, кладя Сулиону руку на плечо. — Засиделись мы за стенами, мой юный друг. Пора снова браться за оружие.

***

Смотря в казавшиеся бесцветными и блёклыми глаза Галенлиндэ, в которых теперь отражался воссиявший на небосклоне цветок, Питьяфинвэ невольно улыбался.

— Ты так красива сегодня, — убирая за изящное острое ушко эльфийки непослушную волнистую прядку, теперь тоже волшебно заблестевшую, Нолдо забыл и о чувстве вины за своё счастье перед братом-близнецом, и о том, что на сердце лежит груз гораздо более реальной и тяжёлой вины, и даже об обиде на Макалаурэ, заставившего жениться «на какой-то серой мыши».

— Правда? — огромные печальные глаза с надеждой посмотрели на Питьяфинвэ, раскрываясь ещё шире, становясь поистине бездонными.

— Да, ты очень красивая.

— Амба-ро-со, — снова попыталась произнести имя будущего супруга Галенлиндэ, конечно же, безуспешно, но Питьяфинвэ больше не хотел постоянно мучить будущую жену уроками Квэнья.

— Амрас, — ладонь Феаноринга нежно провела по щеке дочери Новэ Корабела. — Ты ведь так меня хотела называть?

— А можно?

— Можно.

— Спасибо! — обрадовалась юная дева, но в глазах всё ещё дрожала опаска. Нолдо чувствовал, невеста по-прежнему боится его.

— Сегодня особый день, — поднял взгляд к небу Питьяфинвэ. — Свет озарил Срединные Земли, и, купаясь в его сиянии, мы с тобой, Галенлиндэ, сыграем свадьбу. На волнорезе! Эй, доблестные воины и искуснейшие мастера! Сегодня, под лучами новорожденного светоча я беру в жёны прекраснейшую деву! Это стоит отпраздновать, не так ли? Поднимем кубки за счастье и красоту моей супруги! И пусть любовь озарит нашу жизнь в это мгновение и вовек не угаснет!

***

Подмастерье, обычно строящий из себя очень важную персону, вбежал в главное здание кузницы, вращая безумными глазами и глупо улыбаясь. Среди вырывающихся из горнов сполохов огня и мечущихся искр лицо эльфа казалось ещё более пугающим.

— В небе… Новая звезда! Серебром сияет! — выдохнул эльф, и все кузнецы разом обернулись на него. — Огромная!

Эол, мгновенно забыв, что делал, бросил инструменты, стрелой вылетел на улицу и поднял голову к чёрно-звёздному небу в обрамлении бордовых ажурных крон, состоящих из бессчётного множества листьев-капель. Озарённый серебристым сиянием, эльф стоял, застыв, словно мраморное изваяние, и восхищённо улыбался.

Ему абсолютно не было дела ни до кого, сейчас Эол бы даже не стал злорадствовать, если бы узнал, что впервые в жизни его горячо обожаемый брат король Элу Тингол ощутил себя лишним рядом с супругой: когда Майя Тилион поднялся в небо новым светилом, Майэ Мелиан долго молчаливо беседовала с собратом-Айну, и в этом разговоре, прозвучавшем у границ мира одной из бесконечного множества песен Изначального Замысла, не было ни одной ноты для эльфа, независимо от его положения в обществе.

Недолгая победа над светом

Паря под самыми звёздами, исполинский орёл облетал Средиземье, и золото перьев играло в сиянии Луны. Владыка Манвэ хотел знать, рады ли рождению света жители Сумеречных Земель. Птица долго кружила над лесами, полями, реками и горами, и, показав Вала всё, что тот хотел увидеть, устремилась к северу, чтобы, пролетев над владениями Мелькора и Хэлкараксэ, вернуться к хозяину.

***

В кожу на шее впились острые длинные клыки, тонкий шершавый язык проник в ранку и, шаря в ней, начал быстро черпать кровь, изгибаясь ложечкой.

Содрогнувшись от неожиданной боли и мерзости, Майтимо, не в силах напрячь ослабшие иссохшие мышцы, чтобы хотя бы попытаться стряхнуть с вывихнутого плеча существо, зная, что через мгновение каждый травмированный сустав напомнит о себе, зажмурился и стиснул зубы, чтобы не застонать сразу.

Клыки и когти впились в бедро у самого паха, потом — в левую руку у локтя с внутренней стороны. Ощущение ёрзающих в прокусанной коже языков заставляло инстинктивно дёргаться, и боль скручивала тело. Не выдержав мучений и хрипло закричав, чувствуя, как лопаются растянутые губы и горячая влага капает на подбородок, сын Феанаро открыл глаза, но не поверил своему зрению, решив, что это морок, бредовое видение.

Связать безумное поведение летучих мышей, вдруг решивших полакомиться его кровью, и сияющий в небе серебряный диск Майтимо был не в состоянии. Думая лишь о том, что рано или поздно его оставят в покое, давно потеряв надежду на смерть и избавление, пленный король ждал,