открыто насмешничал Эркин, не давая ей встать. – А сама-то? Чего запоздала? Не подстроилась, а? Отвыкла ловить?

Она покраснела и недоверчиво исподлобья всмотрелась в него.

– Так ты что, сам можешь?

– Могу, – спокойно ответил Эркин, мягко покачивая её на себе. – Но ты хорошо работаешь, правда.

– Так ты ж горел!

– Давно. Горел, перегорел… Пять лет уже прошло. И вот… всё могу.

– Сколько ж тебе?

– Двадцать пять полных.

– Нет, подожди, ничего не понимаю…

– А чего тут понимать? – он, улыбаясь, смотрел на неё, на её растерянное, ставшее по-детски обиженным лицо. – Ну, надоело так, давай по-другому. Вставай.

Она послушно встала с него. Эркин снова сел, снизу вверх заглянул ей в лицо.

– Ну, что?

– Ничего, – она тряхнула головой, разбрасывая по плечам волосы. – Тебе понравилось?

– Да, – ответил он, не задумываясь. – Всегда я ублажал, а как ты… хорошо.

И она улыбнулась, нерешительно положила руки ему на плечи.

– Я… это я тебя выбрала. Сама.

– А я сам согласился, – обнял её за талию Эркин. – А хочешь… я с тобой поработаю? Тебя доведу?

– Ага, – кивнула она. – Качели?

– А ты больше ничего не знаешь, что ли? – засмеялся Эркин и уже серьёзно сказал: – Мне качаться здесь узко. Головой упираюсь.

– А ты вдоль ложись, – она ловко вывернулась из его объятий, захлопотала, взбивая подушки. – Вот, хочешь к стенке…

И не договорила, потому что Эркин уже стоял за ней и прижимал её к себе, водя руками по её грудям, животу, трогая соски, перебирая кудряшки на лобке, ощупывая щель и снова возвращаясь к грудям. Она запрокинула голову так, чтобы он смог найти губами её рот, раздвинула ноги, но он медлил, горяча её, чтобы стать желанным, чтобы удар был жгучим. Её руки забились в воздухе, ловя пустоту, потом схватили его руки, прижали к лобку. Он высвободил левую руку, чтобы не дать остыть грудям, ставшим совсем твёрдыми… соски острые, а правой на выступ в начале щели… Ну вот, вот и входить можно. Присесть придётся немного, её уже ноги не держат, а долго на весу он её не удержит, налитая… да нет, долго не придётся. Ну, вот так… и ещё чуть-чуть… ну и струю, чтоб поняла…

Она обмякла так внезапно, что он едва не выпустил её: не ждал такого. Но кровать рядом, и он положил её на кровать, отодвинул к стене, лёг рядом и перевёл дыхание.

Она всхлипнула и потянулась.

– Как ты… я уж не помню, когда и было такое… с питомника, наверное,…

Эркин улыбнулся, закинул руки за голову.

– Мы же не для себя, для других…

– А пошли они все, беляки чёртовы… – она повернулась набок лицом к нему, приподнялась на локте. – А теперь ты лежи, я тебе всё сама сделаю.

– Да ну, – Эркин усмехнулся. – Давай уж друг для друга. Чего мы по очереди будем? Только время тянуть.

– Ага, – она засмеялась. – Мы ж знаем всё. Ты руками хочешь?

– Не оцарапаю тебя там?

Она взяла его руку, повертела перед глазами, потрогала мозоли.

– Знаешь, я их совсем не чувствовала, правда.

– Тогда давай. Голова к голове?

– Ага. А потом я повернусь.

Эркин лёг поудобнее, повернулся набок.

– Локоть убери.

– Забыл? Вторая под голову.

– Под мою. Вот так. А ты на мою ложись. Ногу подвинь, начало закрыла.

– Ага. Ага. Как тебе так? Не больно?

– Нет, – он сильно выдохнул через стиснутые зубы, потому что её пальцы уже хозяйничали в паху умелыми безошибочными касаниями. – А тебе так?

– Ага. Оно и есть…

И только учащающееся, становящееся неровным дыхание…

Около полуночи на луг стали возвращаться уходившие в уединение парочки, и бал разгорелся с новой силой. Оркестр и радиорубка работали попеременно, и, хотя репертуар был уже исчерпан и повторялся по третьему разу, танцующих это не смущало.

Старцев пошёл к радиорубке. Как раз играл оркестр, и возле автобуса прямо на земле сидели люди. Подойдя поближе, он узнал солдат из комендантского взвода.

– Сидите-сидите, – предупредил он возможное движение. – А радист где?

Ему ответило многоголосое объяснение:

– Занят он, капитан… у него там… поклонницы… Его тут поблагодарить пришли… точно… за работу, дескать… целая депутация, – смеялись солдаты. – Садитесь с нами… Ага, а то вы всё ходите… Отдохните с нами.

– Спасибо, – Старцев с удовольствием сел рядом с ними, достал пачку сигарет. – Курите.

– Спасибо, капитан… когда угощают, грех отказываться…

– Ну, и как вам бал? – спросил Старцев.

– По правде? Нормальная гулянка.

– Ага. И люди… нормальные.

– А к вам как?

– Тоже… нормально.

– Кто как, но… нормально.

– Ага. Как калачей русских отведали, так враз нормальными стали.

– А кто сам не пробовал, так наслышан.

– Это точно. Мартынов калач на весь мир знаменит!

– А уж Сидорова кулебяка так с ног валит.

Все дружно рассмеялись. «Мартынов калач да Сидорова кулебяка – незваным гостям угощение. С ног валят, уйти не велят. А кто и уползёт, так второй раз не заявится», «Русские калачи в любом деле хороши», – сразу вспомнил Старцев фронтовой фольклор с невольной гордостью за земляков: Мартына и Сидора Калачёвых, потомственных оружейников, создателей «калача» – автомата и «кулебяки» – гранатомёта.

– Всё, значит, нормально, – Старцев улыбнулся, – всё хорошо, так?

– И не скажешь, что только война кончилась.

– Воевали-воевали, сколько себя помню, столько и война была, а вот полгода прошло, капитан, и будто и не было ничего.

– Это здесь войны, считай, и не было, а ты бы посмотрел, где бои были…

– Ну, бои, понятно, здесь-то верно, ни бомбёжек, ни ещё чего такого.

– А чего здесь бомбить? Загоны бычьи?

– И не полгода, а побольше прошло.

– Да, как жили, так и живут люди.

– Капитан, а когда мы жить будем?

– Ты про дембель, что ли? Хорошо бы.

– Кто б спорил. Так когда?

– Знал бы… – невольно вздохнул Старцев.

Вздохнули и остальные.

– Фредди, ты по какому заходу?

– Буду я себе ещё голову счётом забивать!

– Оно-то так…

– Так, Роб, так. Иди, тебе уже мигают.

– Подождёт и радостнее встретит. Давай выпьем, Фредди.

– Отчего ж нет, давай.

– Пошли, я тут у одного русскую водку видел. Говорят, с глотка укладывает.

– Говорят, – кивнул Фредди.

Ты смотри, Роба развезло, давно такого не было. Его сейчас не только водка, любой глоток уложит. Ну, раз решил водку, так пусть водка.

– За что пьём, Фредди?

– За нас, Роб.

– Эт-то ты верно, без нас ничего не будет, нич-чего. И ник-кого… Ух! Хороша. Плясать пойдёшь?

– А чего ж ещё на балу делать?

– Крепок ты, Фред. А я посижу.

Сиди, Роб, тебе и полежать уже можно. А меня что-то совсем сегодня не берёт. Даже странно.