Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вжжжих! Розги обжигают спину. Боль растекается жидким огнем. Я через корсет чувствую, как наливаются жаром отметины.
— Вы не слушаете меня милочка! Ваш отец доверил мне непосильную задачу сотворить из вас человека. Но вы не желаете мне помогать в этом. Вы не желаете следить за манерами и внешностью. Ваша кожа словно медь, ваш румянец чересчур ярок. Я велела вам мазать лицо опиумом, но вы не делаете этого. Я велела наносить на брови ртуть, но вы и тут непослушны. Вы пренебрегаете турнюрам, позволяя мужчинам глазеть на то, что у вас пониже спины, и позоря свой род! Свести бы вас в лес да оставить у подножья Холма. Только там таким дикарям и место.
Молчать. Мне подобает молчать и слушать нравоучения. Позволить яду ее слов растечься по венам, проникнуть в кровь, отравить душу. Но Асы всемогущие! Как же сложно раз за разом отраву превращать в слезы! Мне кажется, они вышли все. Я выплакала жизненную норму. Если раз за разом слушать, что ты вся не такая, вся неправильная, корявая, да еще и глупа как первая крыса, то рано или поздно ты в это поверишь.
Поверив – примешь как данность.
А с данностью не спорят.
О данности не плачут.
С данностью смиряются и живут как с лучшей подругой.
— С такой внешностью, с таким умом и характером, вы прослывете худшей из жен. Ни один мужчина не пожелает терпеть ваши выходки.
Я закусила губу. Знала стерва, куда бить. Знала, чем задеть. В мифическое «замуж» я хотела попасть, как некоторые скальды хотят в Сид. Они верят, что там их ждет свобода, признание и богатство. И я верю, что однажды вырвусь из дворца, унесусь подальше от правил, нравоучений, интриг. Пусть… пусть он не будет ни королем, ни принцем. Пусть он будет свободен, как лесной ветер, пусть он будет чужд нормам морали и этикета. Пусть он просто будет!
Вжжих! На этот раз розги ударили по руке, что я подставила. Когда только развернуться успела? Гувернантка замолчала на полуслове, потом выгнула ровно очерченную бровь и надменно поинтересовалась:
— Желаете что-то сказать? Перо с бумагой не предлагаю, наделаете ошибок, исправляй за вами потом.
Я посмотрела ей прямо в глаза.
— Ну да, — задумчиво произнесла та часть меня, что предпочитает забвение бренному миру. Но гувернантке удалось ее разбудить и теперь я лишь сторонний наблюдатель, — верно: страшная, глупая, с отвратительными манерами. Так лягте мисс на пол, чтобы достать до моего уровня! Бедная вы несчастная возитесь со мной. Вы думаете, я не знаю, как папенька сделал вас фавориткой, а потом уничтожил, сломал, выплюнул на обочину жизни. И теперь вы отыгрываетесь на мне, — Я посмотрела на ее расширившиеся зрачки и уже спокойней закончила: — Не выйдет. Какая бы я ни была, но зачем-то же появилась на свет. Зачем-то нужна этому миру. Он что-то желает сказать через меня. Просто вы из скудоумия своего не способны услышать!
Гувернантка в ответ на мой выпад лишь надменно хмыкнула.
— О-о-о, вы заговорили о предназначении. Как это типично для посредственностей - считать себя избранным. Развею я, пожалуй, эти миражи. Ваша судьба предопределена с рождения: вы обещаны в жены королю Ирина. Однако, ваш отец пожелал дать вам образование. Увы, вынуждена признать, что его надежды и мои усилия не увенчались успехом. Вы глупы и вульгарны, но я умываю руки. Ваши уроки закончены, принцесса Этэйн. Готовьтесь к смотринам, они через неделю.
Она победно вскинула подбородок и глядя на мое пораженное лицо добавила: — Там в Эмайн Маха вы будете вспоминать пребывание в отчем замке, как сладкий сон. А теперь, с вашего позволения.
Она ушла. Но звук ее каблуков еще долго стучал барабанной дробью в моей голове.
Глава I. Старая легенда
Синевато-бледным цветом горели газовые лампы, освещая небольшую таверну на углу Глаштиг стрит. Самую обычную, без окон, с оплеванными скамьями и разбавленным пивом. Здесь так же, как и везде, беззубые красавицы предлагали не только еду, но и свое давно немытое тело, а старый моряк, которому отсекли обе ноги, собирал на полу окурки.
Тем не менее, богато одетый лэрд зашел именно сюда. Он уверенным шагом направился в дальний угол, где стоял единственный покрытый скатертью столик. Расположился, так, чтобы тени скрывали лицо и принялся ждать. По счастью недолго. Самая бойкая из подавальщиц резво раскидала своих товарок и гордая собой подошла к гостю.
— Что господин желает заказать? У нас есть отличные ребрышки и свежее пиво.
Мужчина кивнул и указал взглядом на край стола. Подавальщица опустила глаза и едва удержала удивленный возглас. На скатерти сверкала золотая монета. Справившись с первым шоком, женщина деловито достала из кармана фартука соль и насыпала на сияющий кругляш.
— Знаю я вас дивных, — недовольно пробурчала она, — голову заморочите так, что родную мать не признаешь, а сухой лист за деньгу примешь. Вам развлеченье, а мне потом отрабатывай долг.
— Настоящая, – бросил гость, — я скальда жду. Сделаешь, что б нам никто не мешал, получишь еще одну.
— Ту я тоже солью проверю! — вскинула подбородок подавальщица, но мужчина ее больше не слушал. Его вниманием завладел певец со старой лютней. Ради него и той истории, что он пел, стоило покинуть родной лес и сменить алую тунику на приталенный сюртук, а зеленый плащ на шейный платок, что подобно змее обвил горло.
Песня была хороша. Бард Этхирн услышал ее тысячелетие назад. С тех пор она стала его любовницей, кормилицей и плетью, что гнала вперед. Он пел ее на площадях и в тавернах. В уличных театрах и в домах господ. Ему кидали медь, угощали элем и теплыми пирогами. И чем красочней, чем подробней он рассказывал ту историю, тем милее ему улыбались женщины, и дружелюбнее приветствовали мужчины. Он каждый раз добавлял новые строки, пока однажды сам сделался неспособным отличить ложь от правды. Именно этот день стал для барда последним.
Этхирн сразу заметил пепельноволосого лэрда в дорогом
