– Куда же ты уезжаешь?

– Из города.

– Ты ведь сказал, что хочешь пожить здесь немного.

– Хотел. Но у меня мелкие неприятности со старухой,которая сдает комнату. Словом, мне отказали от дома. Да ладно, фигня все это…

Васька и слова сказать не успела, как Ямакаси исчез из поляее зрения. Все, что остается Ваське: сгустившийся воздух, молочно-белая дымка.Она образовалась в том самом месте, где еще мгновение назад находился Ямакаси,повторила все контуры его тела и, померцав немного, исчезла. Природное явлениеили природная аномалия, достойные стать еще одним мифом. Но на мифы у Васькинет времени. Больше всего она боится, что Ямакаси просто растворился – ровнотак же, как час или два назад материализовался перед Васькой и ЧукГеком: прямоиз воздуха.

Если так, то ловить нечего, единственное, что поддерживаетее, – воспоминания об одноразовой зажигалке. Раз зажигалка у негообыкновенная, значит, и сам он, при всех своих способностях, – все жечеловек.

Так и есть.

Свесив голову вниз, Васька видит пожарную лестницу в торце,а затем и Ямакаси, вернее – спину Ямакаси, облаченную в белую жилетку. Ондалеко внизу, идет по тротуару параллельно набережной и вот-вот свернет заугол.

– Эй, Копперфильд! – в отчаянии кричит Васька. –Подожди!..

Ямакаси, – сукин сын, пес-призрак (сеанс 21.00), небесныйкапитан и мир будущего (сеанс 13.00), император и убийца (сеанс 19.40) –Ямакаси и ухом не ведет.

Ну ладно, так просто я от тебя не отстану.

Васька не спускается – съезжает по лестнице; то, чтолестница заканчивается в трех метрах от земли, для нее вовсе не препятствие,она брала препятствия и покруче. Главное – выкинуть тело вперед под сорок пятьградусов, выдвинуть плечевой пояс и постараться удержаться на ногах.

Все проходит гладко, под Васькиными кроссовками пружинитасфальт, а Ямакаси между тем уже скрылся из виду. Сукин сын, продолжает думатьВаська, корчит из себя бог весть кого, корчит из себя Ангела Света, а на самомделе приперся сюда из какой-нибудь зачумленной среднеазиатской дыры, спересохшего Аральского моря, или из этой, как ее…

Каракалпакской АССР.

Пробежав еще метров двадцать, Васька натыкается на что-тожесткое, похожее на стену из известняка: но это не известняк, это объятьяЯмакаси. Он поджидал ее за углом, чтобы напугать хорошенько, и теперь смеется,довольный произведенным эффектом.

– Ты куда-то спешишь? – спрашивает он.

– Спешу закончить разговор. – Васька пытаетсявыскользнуть из рук Ямакаси – напрасные усилия, дохлый номер.

– Разве мы не договорили?

– Нет. И вообще, невежливо уходить не попрощавшись,особенно если дело касается девушки.

– Странно, мне показалось, что заветное слово я тебесказал. Разве не этого ты от меня добивалась?

– Нет. Я хотела предложить… одну вещь. Тебе совершеннонеобязательно уезжать из Питера. Ты можешь пожить у меня.

– Сколько?

– Сколько хочешь. Пока не надоест.

Васька сама себя не узнаёт, и это при том, что совершенно нечувствует себя влюбленной или как-то по-особенному очарованной Ямакаси. До сихпор все ее парни оставались в мастерской на ночь, на две – в лучшем случае нанеделю. Они оставались ровно до тех пор, пока не надоедали Ваське хуже горькойредьки. Или не начинали зачитывать вслух буклеты из магазина «СпортМастер»,куски из скучнейшего Толкиена, или куски из косящего под философа болванаКоэльо, или из Костанеды, мода на которого прошла еще до Васькиного рождения.Таких книгочеев Васька сразу отправляла куда подальше вместе с их гребанымикнигами. Вместе со всеми гребаными книгами: один вид книги, или журнала, илибесплатной газеты в почтовом ящике, или рекламного листка, какие почем зряраздаются на улицах – один их вид вызывает у Васьки ярость.

Не слишком ли она неосмотрительна? Вдруг и Ямакаси…

– Ты случайно не читал Костанеды? – осторожноспросила Васька.

– А кто это?

– Писатель.

– Даже не слышал о таком.

– А Толкиена?

– Подожди-ка, – Ямакаси почесал переносицу. –Это который финн? Биатлонист?

– Нет. Он тоже писатель. Но про Коэльо… Про Коэльо тыдолжен знать наверняка.

– И он что-то сочиняет?

– Еще как! Его и танком не остановишь.

– Должен тебя огорчить, но мой единственный знакомыйКоэльо был ослом в алма-атинском зоопарке. У него на клетке еще табличкависела: «Осел домашний». А чего ты так паришься по поводу писателей?

– Я не парюсь.

– Дело в том, что я не читаю вообще. Так что извини,поддержать беседу на этот счет не смогу.

– И не надо.

– Правда? А то я как-то забеспокоился даже.

– Да пет, все в порядке. Теперь уж точно в порядке.

– Я когда спрашивал – сколько… Я имел в виду, скольконужно будет платить тебе за хату…

– Нисколько. С чего ты взял, что нужно платить? Я ведьпригласила тебя просто так.

– И… никто не будет против?

– А некому быть против.

– Ты разве живешь одна?

– Да, – сейчас Ваське совершенно не хочется думатьо блаженной дурочке Мике, провалиться бы ей пропадом, но внутреннее напряжениеостается. Рано или поздно терракотовая, керамическая птица Кетцаль столкнется сходячим сборником кулинарных рецептов, с бледной, вечно ноющей старой девой.Что сделает старая дева? – попытается прикормить птицу. Такое бывало нераз: она вступает в разговор, хватает за руки своими липкими марципановымируками, щурит свои паточные глаза, округляет губы цвета малинового чупа-чупса –сплошная химия, гадость. Стоит только зазеваться, повестись на чупа-чупсовыегубы, как она тут же выложит, какое Васька неблагодарное чудовище, она всюжизнь положила на сестру – и ничего, кроме неприятностей, не получила, может,вы повлияете на нее, молодой человек? вы кажетесь мне очень порядочным…

Ни одного из Васькиных приятелей порядочным не назовешь.Такого слова в их лексиконе просто нет.

– Ты как будто загрустила? – Ямакаси все еще невыпускает Ваську из своих объятий (не самые неприятные ощущения), и ей быприслушаться к этим ощущениям и подумать, к чему они могут привести (дажевариант мультяшного порно не исключен), – но вместо этого она вынужденамесить в голове бесконечное вязкое тесто по имени Мика. Еще один аргумент(десять тысяч сороковой, сто двадцать пять тысяч девяносто первый) в пользуненависти к ней.

– Я не загрустила.

– И когда можно… переехать к тебе?

– Когда хочешь. Прямо сейчас.