— Завтра вам надлежит выехать в Дзюракудаи. Завтра, княжна, на переломе часа Зайца[64].

Извещение застало Тятю врасплох, хотя она знала, что на следующий день вишни Дзюракудаи должны войти в лучшую пору цветения. Нетрудно было себе представить, сколь торжественны и волнительно прекрасны дворцы Дзюракудаи в белопенных волнах лепестков, однако же сердце девушки не наполнялось радостью при мысли об отъезде. За свои двадцать лет она успела пожить в четырёх замках — Одани, Киёсу, Китаносё, Адзути, — и теперь перед её мысленным взором, затмевая собой остальные, высился пятый — воображаемый замок на берегах Ёдогавы, тот самый, о котором толковал Удзисато.

Следующим утром, садясь в паланкин, чтобы в окружении свиты покинуть Адзути, Тятя не без волнения обернулась и окинула взглядом сады, дворы и башни, обнесённые высокими стенами. Здесь прошли шесть затворнических лет её жизни, здесь она и её младшие сёстры, забытые миром, взрослели, медленно и незаметно превращались из девочек в молодых женщин. Когоо и Охацу уже встали на крыло, совершили полёт к неведомому, которое ждало их за этой крепостной стеной, а теперь она, Тятя, в свою очередь готовилась к тому, чтобы ступить за ворота замка, сделать первый шаг к своей новой судьбе.

Весна в том году припозднилась — заканчивался третий месяц, а солнечные лучи ещё не согрели равнину, подступавшую к озеру. В Дзюракудаи сакура уже цвела буйным цветом, но вишнёвые деревца у ворот Адзути только-только вступали в пору цветения. Процессия, перешедшая в тот день по мосту крепостной ров, вид имела необычный — свадебным поездом назвать её было трудно, однако и на ватагу простых путешественников она никак не походила. Бесчисленные дары Хидэёси, присланные в Адзути, — предметы мебели, утварь, украшения, — должны были отправиться за своей владелицей в Дзюракудаи позже, участников процессии они не обременяли, но и без того на дороге покачивались тридцать паланкинов, сопровождавшие тот, в котором несли Тятю, а впереди и позади них поспешали тридцать конных самураев в походном платье.

Большинство свитских дам, нашедших приют за пологами паланкинов, Тяте были не знакомы. Княжна терялась в догадках, когда они появились и откуда взялись, но утром все как одна уже ждали её у ворот Адзути, готовые пуститься в путь. У них были странные, безучастные, застывшие лица, неспособные, казалось бы, ни просиять от радости, ни исказиться от гнева, ни омрачиться печалью. Держались дамы с безупречной почтительностью, при этом от каждого их движения веяло леденящей холодностью.

Всадники, составлявшие эскорт, были куда как предупредительны и расторопны, словно им в строжайшей тайне доверили охранять некое сокровище. Процессия продвигалась вперёд со всей поспешностью. Тятя время от времени приподнимала полог, дабы обозреть окрестности. То и дело ей на глаза попадались небольшие группы людей, среди которых были в основном женщины и дети, стоявшие или сидевшие на обочине, — все они пришли поглазеть на кортеж наложницы его высокопревосходительства кампаку.

Первая остановка была сделана в деревеньке Оцу. Женщины покинули паланкины, чтобы размяться, — все, кроме Тяти, которая, сославшись на недомогание, предпочла остаться за пологом. На самом деле, сейчас, на решающем повороте судьбы, ей не хотелось погружаться в суету толпы. В щёлочку она видела бескрайнюю тёмно-синюю водную гладь озера Бива, а на ней — ни единой лодчонки. В Оцу, как и в Адзути, сакура ещё не явила себя во всём своём весеннем великолепии. Лишь начиная с земель Ямасины Тятя начала замечать по обочинам дороги деревца в полном цвету. Но, глядя на них, она не замирала от восхищения — маленькие белые лепестки, подёрнутые розоватой, будто бы вылинявшей дымкой, казались ей грустными и немножко грязными.

В Киото царило уже знакомое Тяте по первому, осеннему, визиту в столицу оживление. Деловитые горожане всё так же спешили куда-то по улицам, но при виде процессии застывали на обочинах и таращились на путешественников во все глаза. Тогда, осенью, Тятя провела ночь в самурайском особняке на подступах к дворцу, но на сей раз процессия направилась прямиком к распахнутым воротам Дзюракудаи, за которыми раскинулся широкий двор, посыпанный белым песком.

Осенью Тятю препроводили на земли Дзюракудаи через главные ворота, сейчас же она сразу оказалась возле отведённой ей резиденции. В квадратном садике колыхалось бело-розовое море — повсюду, куда ни глянь, сакура в цвету. Девушка даже охнула от удивления: по оттенку, форме и размеру цветки на этих вишнёвых деревцах отличались от всех тех, что ей доводилось видеть раньше. Ветерок стих, и сакура замерла — на пике цветения, ни один лепесточек ещё не сорвался на землю. Стоя рядом с паланкином, Тятя, затаив дыхание, смотрела на кружево усеянных цветами ветвей, сплетавшихся у неё над головой. Внезапно она заметила, что её успели обступить придворные дамы, и в следующую секунду все они, словно по безмолвному приказу, склонились перед ней в почтительном приветствии. Тятя окинула их недобрым взглядом, и не подумав ответить на поклоны. На галерее и дальше, в покоях за раздвинутыми сёдзи, она увидела множество других женщин — они тоже низко кланялись ей сидя на коленях, опустив головы, упираясь ладонями в каменные плиты пола. И внезапно Тятей овладело странное чувство — будто она одна здесь живая и настоящая на фоне рукотворного пейзажа, среди всех этих окаменевших созданий, которым неподвижность придаёт какой-то искусственный вид, так же как бело-розово-чёрным ветвям сакуры.

Как только она направилась ко входу в жилище, все светские дамы выпрямились одновременно и гуськом последовали за ней, мелкими шажками, согласно протоколу. Тятя вошла в первый зал, и пожилая женщина, встретившая её низким поклоном, — не та, что прислуживала ей во время осеннего визита в Дзюракудаи, — проводила хозяйку во внутренние покои, к которым примыкал ещё один садик, тоже вишнёвый. Глядя с энгавы на море цветов, Тятя вспомнила леспедецы у резиденции Омаа, и, хотя она не слишком-то любила сакуру, ей подумалось, что уж лучше любоваться этим бело-розовым буйством, чем тонуть в пурпурной тоске леспедец.

Приватные покои Тяти, находившиеся в самой глубине строения, состояли из гостиной и примыкавшей к ней опочивальни. Дальше вдоль энгавы тянулись вереницей другие комнаты, по всей видимости отведённые прислужницам и свитским дамам, поскольку туда удалились и те женщины, что сопровождали Тятю из Адзути.

Когда девушка расположилась в гостиной отдохнуть от превратностей путешествия, явился Гэнъи Маэда.

— Вам здесь понравилось, княжна? В садах этой резиденции цветут самые красивые вишни Дзюракудаи. С нынешнего дня всё это принадлежит вам. Поначалу вы, наверное, будете чувствовать себя одинокой, однако к вашим услугам всё, чтобы сделать вашу жизнь приятной. Во дворце в течение ближайших двух недель все будут заняты приготовлениями к визиту его величества императора.

Из этих слов Тятя поняла, что раньше чем через две недели Хидэёси она не увидит — тот повременит до окончания церемоний, связанных с приёмом Небесного государя. Новость принесла ей облегчение.