Шагая в лунном свете по вишнёвому саду, Тятя впервые за долгое время снова размышляла об отце, о матери, о своём дяде Нобунаге и отчиме Кацуиэ. И удивлялась, вспоминая о том, что на их лицах она всегда видела тень грядущих несчастий.

Второй день предполагалось посвятить поэтическому состязанию, однако в протокол были внесены изменения: пребывание императора в Дзюракудаи продлили, состязание перенесли на третий день, так что с полудня до глубокой ночи во дворце по-прежнему гремели барабаны и свистели флейты. Отзвуки шумного пира на сей раз долетали и до уединённых покоев Тяти. В тот день Хидэёси преподнёс императору в дар земли в Киото стоимостью в пять тысяч пятьсот тридцать серебряных монет. Отец Небесного государя, бывший император, удалившийся на покой, и его семья получили от кампаку рисовые поля на восемьсот коку, а наследный принц, придворные вельможи высших рангов и верховные жрецы — угодья в Такадзиме провинции Оми на восемь тысяч коку. Перед лицом присутствовавших на пиру самураев из войск Иэясу Токугавы и Тосииэ Маэды Хидэёси поклялся, что его клан никогда не восстанет против августейшей воли и что слово это держать будут и дети его, и внуки, а все вассальные даймё дали такой же обет верности императору письменно, скрепив его своими печатями.

На третий день небо с утра затянулось облаками, заморосил дождик, но столь меланхолическая погода как нельзя лучше подходила для поэтического состязания.

Император сложил такие строки, озаглавив их «Песнь во славу сосны»:

О день свершений!

Отныне клятва в верности

Станет подобна

Кроне сосны могучей

В холод и зной неизменной…

Хидэёси ответил стихотворением под названием «Новая песнь во славу сосны, сочинённая весенним днём в Дзюракудаи»:

Широко сосна

Ветви свои простёрла

Над хижиной горной -

Властитель Небесный

Почтил нас своим визитом…[67]

Иэясу под тем же названием начертал:

Подобно нефритовой хвое

Клятва в верности государю

Да пребудет тысячу лет[68].

Все девяносто семь участников состязания прочли свои стихотворения, однако, за несколькими исключениями, собравшимся там воинам похвастаться было нечем — поэтическими талантами они не блистали, а сочинителями большинства песен, судя по всему, были вовсе не те особы, что их декламировали.

За состязанием последовал пир, который продолжался до глубокой ночи.

На следующий день в честь императора выступали танцоры, исполнившие Пляску десяти тысяч лет, Пляску вечного счастья, Пляску великого мира и прочие ритуальные танцы, взывавшие к милости богов. Устроенные после этого пиры не были омрачены дурными происшествиями, и наконец в восемнадцатый день четвёртой луны императорская колесница снова миновала врата Дзюракудаи. На сей раз во главе процессии несли два десятка лакированных ларцов, инкрустированных серебром и золотом, с позолоченными замочками, с хризантемовыми гербами[69], — в ларцах лежали дары, преподнесённые Хидэёси Небесному государю.

На протяжении всего пребывания императора в Дзюракудаи погода стояла отменная, однако на следующий же день после его отъезда ещё до полудня разразилась гроза, будто только того и ждала.

На закате Тятя сидела в гостиной и смотрела, как тяжёлые капли колотят по земле, по лужам, по ветвям. Она пребывала во власти смутной тревоги, поскольку теперь, когда визит императора закончился, в любой момент к ней мог пожаловать Хидэёси. Она давно приняла решение покориться участи, которая уже постигла Омаа и Тасуко, но теперь, на пороге ответственного события, мысль о том, что ей придётся разделить ложе с мужчиной, по чьей вине погибла вся её семья, была невыносима. Глядя на дождь, девушка вспомнила совет Удзисато: родить ребёнка и построить замок. Лишь это помогло ей немножко успокоиться.

Дождь поливал всю ночь, не утих и наутро. Внутренний садик напротив Тятиной опочивальни превратился в пруд, во внешнем саду у её парадных покоев вода кипела и бурлила, словно на речных порогах. Разгулявшийся ветер наломал вишнёвых веток, разбросал их повсюду…

После полудня ветер слегка угомонился, дождь поумерил своё неистовство, а с наступлением сумерек и вовсе прекратился. Тятя, сидя в гостиной у раздвинутых сёдзи, смотрела на разорённый сад. Подняв голову к небу, девушка увидела облака, стремительно летевшие вереницей на закат, и в тот же миг услышала суетливые шаги прислужниц во внутренних покоях. Она даже не успела задаться вопросом, кто бы это мог явиться к ней с визитом в столь поздний час, — одна из свитских дам уже отодвинула фусума, заглянула в гостиную и объявила о приходе его высокопревосходительства кампаку.

Тятя знала, что это неизбежно, и всё же столь внезапное появление Хидэёси стало для неё полной неожиданностью. Она не успела к нему подготовиться. Ей ничего не оставалось, как выйти на энгаву и следить за приближением смутно проступавшего в сумерках маленького силуэта — Хидэёси направлялся к её гостиной. Тятя опустилась на колени и низко поклонилась, почти коснувшись лбом дощатого настила. Она видела ноги Хидэёси, замедлившего шаг и остановившегося напротив неё.

— Ну, как вы тут поживаете? — осведомился он. — Надеюсь, буря не напугала вас? — И стремительно вошёл в гостиную.

Две дамы из окружения Тяти поспешно положили для него дзабутон на самое почётное место и так же поспешно удалились.

Тятя ещё какое-то время оставалась на энгаве, неподвижная, застывшая в поклоне, и подняться решилась, лишь когда Хидэёси окликнул её по имени. Девушка вернулась в гостиную, села слева от кампаку и ещё раз поклонилась ему со словами:

— Примите мои поздравления по случаю чести, каковую оказал вам его величество император, удостоив Дзюракудаи своим визитом. Я была счастлива узнать, что все надлежащие церемонии прошли согласно этикету.

— Ты видела процессию? — спросил Хидэёси привычным Тяте тоном — так, будто обращался к ребёнку.

— Я выходила к воротам, дабы встретить высочайших гостей.

— И как тебе всё это понравилось?

— Это было восхитительно.

— А лицо разглядела?

Тятя вздрогнула и от удивления даже вскинула на Хидэёси глаза, с ужасом подумав, о чьём «лице» он ведёт речь. Кампаку между тем продолжал:

— Меня до того вымотали все эти приготовления к торжественной встрече, что я бы, честно говоря, предпочёл, чтобы ты меня в тот день не рассматривала! — И он непринуждённо расхохотался.

Стало быть, он о своём лице спрашивал, а не о богоподобном лике Небесного государя!