Тятя проводила сестру до ворот замка, а затем поднялась на сторожевую башню и всё смотрела и смотрела ей вслед. Длинная процессия с томительной неспешностью продвигалась вперёд по тонкой ленточке дороги, бежавшей вдоль кромки воды. В небе над равниной снова показались перелётные птицы, но вместо того чтобы, как свитские дамы поутру, порадоваться очередному благому предзнаменованию, Тятя загрустила при мысли о вечных странствиях бесприютного птичьего племени. На сей раз, впрочем, у неё не было мрачных предчувствий, она не ощущала невосполнимой утраты, как в тот день, когда Адзути покидала Когоо.

Спустившись с башни и возвратившись на женскую половину, Тятя впервые в жизни почувствовала себя одинокой. Она села, встала, побродила из угла в угол, не находя себе места. Эти покои, в которых она провела столько дней и ночей, уже не были прежними, казались чужими. И отнюдь не череда расставаний — сначала с матерью, затем с Когоо, теперь вот с Охацу, — наполнявшая тоской её существо, заставляла девушку чувствовать себя всеми покинутой в изменчивом мире, а странная тревога, пришедшая неведомо откуда, поселившаяся в сердце и не дававшая покоя. Теперь она была одинокой и предчувствовала приближение ещё более печальных событий.

Однако же её одинокая жизнь продолжалась, и ничего страшного не происходило. Прислужницы ещё долго судачили о пышной свадьбе Охацу, но вскоре слухи о Дзюракудаи, роскошном дворце, выстроенном по приказу Хидэёси в Киото, совершенно затмили эти приятные воспоминания. Молва шумела, что в столице на обширнейшей территории, окружённой глубокими рвами, разбиты сады с насыпными холмами и искусственными водоёмами, возведено множество павильонов, столь богато украшенных, что очевидцы и не знают, как их назвать — особняками или же дворцами.

На тринадцатый день девятой луны в Дзюракудаи перебрался Хидэёси со всеми домочадцами. Большинство обитателей Адзути отправились в Киото на новоселье, справленное его высокопревосходительством с небывалым размахом.

Суета и пересуды, вызванные великим переселением, через месяц улеглись, и замок Адзути сызнова погрузился в привычное оцепенение. Тятя мало-помалу привыкала к одиночеству. В начале десятой луны в её покои неожиданно явился с визитом Гэнъи Маэда и предложил съездить вместе с ним в Киото, поглядеть на Дзюракудаи, дабы развеять скуку. Тятя покорно согласилась, сказав себе, что предложение это исходит, по всей вероятности, не столько от господина Маэды, сколько от самого Хидэёси, а стало быть, ей ничего не остаётся, как повиноваться воле кампаку.

По дороге к столице, окружённая тремя десятками конных воинов и пятью паланкинами со свитскими дамами, княжна вдруг почувствовала леденящую душу тревогу — она испугалась, что, оказавшись в Дзюракудаи, уже никогда не сможет оттуда вырваться, — и, охваченная паникой, велела носильщикам остановиться прямо на дороге, в горах Ямасина. Попросив одного из самураев позвать Гэнъи Маэду, Тятя вышла из паланкина с твёрдым намерением выведать у советника Хидэёси, является ли целью этой поездки осмотр дворца, и только. Тут подоспел и господин Маэда.

— Когда я смогу вернуться в Адзути? — осведомилась Тятя, пристально глядя ему в глаза.

Спешившись, Маэда, пятидесятилетний воин, в прошлом монах, а ныне один из самых хитроумных политиков Японии, расхохотался:

— Неужто вы так нежно любите замок Адзути, княжна? Не успели его покинуть, а уже поспешаете обратно! Вы можете вернуться туда, когда вам будет угодно. Однако назавтра у нас назначен визит в Дзюракудаи, стало быть, придётся потерпеть хотя бы один день.

Этот ответ, в котором не просматривалось никакого тайного смысла, немного успокоил Тятю.

Процессия снова пустилась в путь и вскоре вступила в Киото. Тятя в столицу попала впервые. Ледяной ветер не давал ей откинуть полог паланкина, но в щёлочку видны были прямые улицы и толпы разгуливавших по ним горожан. Куда-то спешили воины, купцы, монахи; все дамы были разодеты в пух и прах, по их нарядам невозможно было судить об общественном положении модниц.

Заночевала Тятя в самурайском особняке, одной из многочисленных вассальных резиденций, выстроенных на подступах к Дзюракудаи. Она даже не знала, кто предоставил ей кров.

На следующее утро Гэнъи Маэда повёл её во дворец. Когда ворота закрылись и гости, миновав посыпанный белым песком двор, ступили в первый павильон, Тятя тотчас оказалась в окружении многочисленных придворных дам. Маэда, возглавивший процессию, вёл их из одних просторных покоев в другие. Тяте редко доводилось любоваться подобной красотой, однако ничто её не заворожило, не захватило внимания. Поначалу она рассматривала цветистые росписи на фусума, затем ей это прискучило и она просто скользила по ним взглядом. Анфилада роскошных покоев вывела их во внутренний сад, за которым стояли другие хоромы, и всё повторилось — замелькали расписные ширмы, фусума, драгоценные вещицы. Все сады Дзюракудаи были разбиты рукой мастера и посвящены самым разным темам, но, осмотрев несколько подряд, Тятя пришла к выводу, что все они похожи друг на друга.

— Пожалуйте сюда, — поклонилась пожилая дама с бесстрастным лицом, напоминающим маску Но, и Тятя, войдя в указанные покои, внезапно обнаружила, что её оставили одну с этой женщиной — Гэнъи Маэда куда-то исчез вместе со свитскими.

Тятя находилась в невеликой гостиной. На почётном месте в нише-токономе висел свиток с изображением павлина, на полочках тигаиданы стояло множество лакированных шкатулочек; посреди комнаты высился чёрный стол чужеземного вида. Тятя опустилась на татами, и в то же мгновение за фусума зазвучали мелкие женские шажки, хихиканье, шорох одежд, на этом фоне отчётливо грохотали размашистые мужские шаги и… Она узнала тот самый непринуждённый смех, который уже слышала однажды вечером в Адзути.

Когда Хидэёси вошёл в покои, Тятя была потрясена, увидев, как ужасно он постарел. Во время последнего визита полководца в Адзути вместе с Омаа она в полумраке плохо разглядела его лицо, а теперь в ярком сиянии свечей перед ней стоял низенький человечек с ничем не примечательным лицом, изрезанным морщинами. На следующий день после падения замка Китаносё он проскакал мимо во главе своих войск, направляясь на север, но сейчас Тяте трудно было поверить, что горделивый всадник и старик, только что вошедший в покои, — один и тот же человек.

— Как же ты выросла, Тятя! — воскликнул Хидэёси, не успев усесться.

В Киёсу, вскоре после событий в Хоннодзи, и в Адзути, во время их последней встречи, он обращался к ней «княжна», а теперь, стало быть, — что за фамильярность! — «Тятя».

Девушка молча склонила голову перед самым могущественным человеком в Японии. Хидэёси единственный из всех остался сидеть прямо, сопровождавшие его люди застыли в глубоких поклонах, приветствуя Тятю.

— Поужинаешь с нами сегодня? — спросил Хидэёси.

— Мне нездоровится, — сказала Тятя, которой хотелось отклонить это приглашение.

— Ну-ка подними личико, дай взглянуть на тебя!

Девушка повиновалась.

— Вид у тебя цветущий, лекарям тут делать нечего. Но коли ты устала, конечно, надобно отдохнуть. Что ты хочешь взять с собой в Адзути? Я желаю, чтобы вся твоя свита сгибалась под тяжестью подарков!