–Повезло, что я вас встретила,– заметила она ровным голосом. Не улыбнулась. Лицо словно судорогой свело.

К счастью, Харман попросил выходной в это воскресенье, чтобы съездить во Фрайбург. Он вернется только к вечеру, а потому кто-то должен был увести коня, расседлать и накормить. К Гектору не решался подойти никто, кроме нее и Ауэрхана, но последний требовался в доме. Всю дорогу до конюшни Агата держала спину прямо и шла не спеша, надеясь, что никто не заметит, какая деревянная у нее походка.

В конюшне тепло пахло сеном. Под подошвами башмаков скрипел песок. Очутившись под прикрытием денников, она схватилась за дверцу и согнулась пополам. Чувство было такое, словно кто-то взял все ее внутренности и перемешал их ложкой. Она думала, что ее вырвет, но дело ограничилось сухими спазмами. Конечности перестали слушаться, а голова совершенно опустела.

Агата не помнила лица Зильберрада. Даже его голос стерся из памяти. Тогда, в заточении, он и пальцем ее не тронул: это была забота мейстера Ганса. Но единственное, что испытывала Агата в присутствии этого человека,– животный ужас, как у свиньи перед забоем.

Она насилу заставила себя вдохнуть и медленно выпрямилась. Гектор смотрел в недоумении. Агата успела снять с него уздечку и седло, когда на пороге конюшни возникла Урсула.

–Ты в порядке?

Она замерла в нерешительности, не зная, лучше приблизиться или остаться на месте. Между ними никогда не было особой близости и теплоты, но прямо сейчас Агата радовалась тому, что пришла Урсула, а не Кристоф или Ауэрхан. Хотя и не обманывалась, что та явилась ей посочувствовать. Всем хочется просто посмотреть. Так мальчишки тыкают палками в кошку, которую переехало телегой: она жива? дышит?

–Гость останется на ужин?– ответила Агата вопросом на вопрос. Признаваться, что с ней только что случился приступ, она не собиралась, но и сил врать в себе не находила.

Урсула подошла, высоко поднимая подол, чтобы не испачкаться. В последнее время она носила только те платья, что сшила сама, и выглядела в них хорошенькой, но не красавицей. Урсула хотела выделяться, но опасалась привлекать слишком пристальное внимание. Агату ее боязливость забавляла. Та, что ночами творила настоящее волшебство из шелка и парчи, днем не решалась даже украсить воротник кружевом.

–Похоже на то… Можно, я спрошу кое о чем?

–Я его не помню, если ты об этом,– отрезала Агата. Усилием воли она заставила голос звучать так, как ей надо.– В темницу ко мне он не приходил. Пару раз заглядывал к Фалькам, но тогда мне не разрешали покидать комнату. Кажется, мы встречались в тот день, когда господин Вагнер забрал меня к себе, но я все равно не запомнила, как он выглядел. Твоего отца, скажем, я узнала бы сразу.

Агата знала, что этими словами сделает Урсуле больно, но внутри у нее скопилось так много желчи и яда, что они выплескивались через край и обжигали всех, кто осмеливался приблизиться. Вот только Зильберрада она не могла ранить. Пока не могла.

–Мой отец не выбирал эту работу.

Это была чистая правда. Любой палач ни мгновения не колебался бы, предложи ему кто-нибудь другое ремесло. Но Агата лишь пожала плечами:

–Скажи это моим шрамам.

–Хватит меня попрекать! Это не я сделала! Я здесь ни при чем!

Агата повернулась к служанке так резко, что та сделала шаг назад, но взгляда не отвела.

–Ты права. Жестоко с моей стороны напоминать тебе, кто держал меня в холодном карцере, морил голодом и едва дух из меня не вышиб своим кнутом. Мне жаль, что я задела твои чувства. Хорошо, что тебе удалось избавиться от клейма дочери палача благодаря господину Вагнеру.

–Я не стыжусь своей семьи,– процедила Урсула. Руки ее сжались в кулаки. Чужие чувства всегда успокаивали Агату, охлаждали ее. Она шагнула вперед. Подолы их платьев соприкоснулись.

–Конечно, нет. Ты просто очень занята. У тебя здесь столько работы, ты так незаменима, что и речи не может быть о том, чтобы отпроситься в Оффенбург проведать родных. Я все понимаю.

Глаза Урсулы превратились в щелочки. Под тонкой кожей скул ходили желваки.

–Ты тоже не рвешься навестить отца,– напомнила она.

–У меня нет отца, Урсула. Нет матери. Никого.– Агата сама не знала, почему улыбается. Она всегда улыбалась, когда внутри словно поворачивалась дюжина ножей.– Желаю и тебе перестать притворяться. Если вытянешь счастливую карту, пройдет совсем немного времени, твои родители скончаются, и никто и не вспомнит, что ты была дочерью палача. Но чтобы это произошло, нужно беречь то, что имеешь. Расположение господина Вагнера – самое ценное твое приданое, не так ли? Было бы очень страшно его потерять.

Урсула отступила и вытерла руки о платье, счищая невидимую грязь.

–А ведь если ты его потеряешь, тебе придется хуже,– заметила она с неожиданной сдержанностью, развернулась и вышла из конюшни.

Агата рассчитывала испытать облегчение, но вместо этого почувствовала только грусть. Она сама не знала, зачем оттолкнула Урсулу. Всякий раз, когда кто-то пытался пожалеть ее или приласкать, ее кожа словно начинала выделять яд. Хотелось выставить перед собой руки, создать невидимую преграду. Люди, как она знала из уроков Ауэрхана, руководствуются разными мотивами: завистью, гневом, алчностью. Часто они маскируются под благие побуждения, под жалость, щедрость и даже любовь. Человек, который легко вычисляет истинные резоны окружающих, никогда не останется в проигрыше. Так отчего же теперь так тошно?

Прошлое подстерегало ее, как чудище, готовое вот-вот наброситься и запустить когти в сердце. Как в таких ситуациях говорил Кристоф: «Проверь, мой ангел, что твой порох сух». Агата выдохнула и зашагала к дому.

* * *

Урсула не расплакалась в присутствии Агаты. Слезы обжигали глаза, обида камнем лежала в груди, но она сдержалась. Если эта соплячка может сохранять спокойствие, то и у нее получится! При других обстоятельствах она нашла бы утешение в разговоре с Ауэрханом или даже с Бертой, но прямо сейчас никому не было дела до ее страданий.

Появление Зильберрада переполошило весь дом: мелкие бесы роняли посуду и скрипели ступенями, закручивали вихри, стоило кому-то приоткрыть дверь. Поместье редко принимало гостей. На памяти Урсулы всего два или три раза за десять лет Кристоф Вагнер устраивал приемы, но не звал на них никого из Оффенбурга. Не желая слоняться без дела, она отыскала Ауэрхана и спросила, чем может помочь. Тот велел присмотреть, как бесы накрывают к ужину в столовой: за мелочью нужен глаз да глаз.

Впрочем, пока слуги справлялись неплохо: разожгли камин, совсем немного испачкав сажей ковер, и туго натянули на стол скатерть. Чтобы успокоиться, Урсула сама достала из шкафов посуду, принесла из кладовки свечи, протерла каминную полку и отчистила пятна на ковре. Желая помочь и боясь ослушаться Ауэрхана, черти крутились поблизости. Не получив никакой работы, они начали озорничать: то пускали веник в пляс, то раздували только что собранную горку пыли, то переворачивали картины вверх тормашками. Урсула злилась и шикала на них, обещала, что еще одна проказа – и она перекрестит их да еще сверху молитвой припечатает. Бесенята затихали ненадолго, а затем снова принимались за свое. Устав от их игрищ, Урсула указала на золу в совке и велела плести из нее косы. Так их можно было занять надолго.