Если Сен-Жюст и удивился, он этого не показывает – просто сверлит меня глазами.

– Сокровища? Драгоценности? – спрашивает он с упреком во взгляде.

– Хлеб, – отвечаю я.

Понимаю, что поделиться с ним именно этой частью правды было правильной мыслью.

Он замирает и хмурится, глубоко задумавшись.

– Я слышал, что ты сказала в тот день в Зале Мертвых, Черная Кошка. Мы с тобой не так сильно отличаемся друг от друга. Мы оба боремся с чудовищами, которые в сотни раз сильнее нас самих. Мы оба маленькие и незначительные и оба знаем – все скажут, что мы не сможем победить.

Сен-Жюст протягивает мне руку.

– А еще мы оба знаем, что падем только в сражении, – заканчивает он.

Я неохотно беру его руку, а за нашими спинами восторженно пищит Этти (она довольно далеко и не может слышать, о чем мы говорим).

Мне приходит в голову, что Сен-Жюст, вероятно, может помочь нам проникнуть в Тюильри, если только захочет оказать мне еще одну услугу.

* * *

Мы добираемся до Понт-Нёф, где сейчас, судя по колоколам Нотр-Дама, должна находиться процессия. Этот мост был первым в своем роде: на нем не построено ни одного дома, а значит, есть место для многоголосья актеров, торговцев, врачей-шарлатанов и зубодеров.

Сегодня мешанина из повозок, экипажей, омнибусов, карет и животных с трудом продвигается по городу. Мы пробираемся через забитые городские улицы, уворачиваясь от потрепанных книготорговцев, которые пытаются всучить прохожим запрещенные брошюрки, ругающие короля, и лавочников, продающих непристойные книжицы с лотков. Все стены сплошь оклеены афишами с невообразимыми политическими сплетнями, историческими заметками и множеством восклицательных знаков. «Вот, – кричат одни, – королевского советника Кончини изжарили и съели!» «Представьте себе, – восклицают другие, – королевский сын свалился со свиньи и умер!!!» В несколько слоев наклеены объявления: «Разыскивается: сбежавший преступник Жан Вальжан, № 24601».

Мы сливаемся с толпой, и вот нас уже поглощает толпа народа, желающая получше рассмотреть процессию. Каждый день с начала голода мощи святой Женевьевы проносят по всем улицам в тщетных попытках вымолить у Бога избавление.

Прекрасное занятие для бедняка, которому приятно смотреть на голодных священников и на кающихся в окровавленных рубашках, которые с дикими глазами избивают себя до исступления. Во главе процессии – генерал Жан Максимилиан Ламарк, один из любимейших военных в нашей стране; кажется, он чувствует себя не в своей тарелке от того, что ему приходится принимать участие в этом фарсе, в то время как он мог бы за много миль отсюда сражаться с австрийцами. Его сопровождают горстка солдат и несколько человек из Sûreté[18], которые едут верхом в ярко-голубых мундирах, не спуская с толпы пристального взгляда.

За завывающими флагеллантами от Нотр-Дама до Тюильри невыносимо медленно движется в экипажах скучающая знать, которую правящая Церковь принуждает принимать участие в этом представлении. Их шикарные экипажи из золота и стекла, украшенные плюмажами, измученно ждут очереди, чтобы пересечь мост.

Во дворце выпустили указ, что каждый день туда нужно приводить на обед за королевским столом двух детей из бедных семей. Это старая традиция, которую городские дети называют «l’enlèvement», «похищение», заведенная еще Королевой Пирожных, Марией Антуанеттой.

Замечаю экипаж, который, должно быть, везет этих детей: ничем не украшенная третьеразрядная повозка, годная только для перевозки бедняков, – конечно, любую другую карету они сразу запачкают.

Подаю знак Этти; она следует за мной, пока мы не оказываемся прямо напротив экипажа. Все, что нам теперь нужно, – это броситься вперед и спрятаться под ним. Все смотрят на флагеллантов, в шуме и суете мы практически в безопасности. Осторожно делаю шаг вперед и тяну за собой Этти; мы уже совсем близко к экипажу, готовы подлезть под него, но тут к нам верхом приближается какой-то офицер из Сюрте. Он встречается со мной взглядом, и я замечаю длинные рыжие волосы, собранные сзади в хвост.

Это она. Инспектор.

Не знаю, помнит ли она Этти с той ночи в Шатле, но точно видит, что мы подошли слишком близко к экипажу. И, нахмурившись, направляет лошадь к нам.

Ренар ее подери!

Хватаю Этти и тяну обратно в толпу, но инспектор все приближается; сощурившись, она явно старается не выпускать нас из виду.

– Нина, что мы делаем?

Вдруг земля сотрясается от взрыва; все поворачивают головы в сторону моста как раз вовремя, чтобы увидеть взмывающие вверх клубы дыма. Толпа радостно вскрикивает. Кто-то что-то взрывает! Какое развлечение!

Генерал Ламарк выкрикивает приказ, и его подчиненные галопом скачут к месту взрыва с ружьями наперевес. Над гомоном толпы нарастают какие-то крики. Поднимается шум, но главное, что я различаю, – это интонации: голоса полны чистой и необузданной ярости.

Я улыбаюсь: все-таки Сен-Жюст решил мне помочь.

Солдаты с трудом протискиваются сквозь плотную толпу, когда появляются мятежники. Кучка молодых мужчин в начищенных до блеска сапогах и изящных пальто, с красными разгоряченными лицами, несут в руках плакаты (но к своему ужасу я замечаю, что никакого оружия у них нет) и, громко распевая, идут прямо к солдатам. Во главе выступает Сен-Жюст.

Ламарк замечает, что они не вооружены, видит, как возбуждена толпа, и приказывает своим людям опустить оружие.

– Нам не нужно ваше покаяние! – кричит Сен-Жюст, обращаясь к процессии. – Возьмите хлеб со столов знати и просто накормите народ!

Толпа взрывается одобрительными выкриками, но что именно они одобряют, непонятно.

Инспектор Жавер спешивается и направляется к нам. Я не смею еще глубже зарываться в толпу: среди всех этих людей – возбужденных солдат, студентов и зевак – можно легко попасть в настоящую давку. Вдруг инспектор резко останавливается, как будто кто-то дернул за веревочку. Кровь отливает у нее от лица; рот открывается от удивления. Я слежу за ее взглядом. В толпе стоит широкоплечий мужчина и смотрит на нее; на нем коричневая бархатная шляпа и оливково-зеленое пальто. Это сын гильдии Хранителей знаний, которого я освободила из Шатле и который предупредил меня, что Этти угрожает опасность.

– Вальжан! – кричит инспектор, а мужчина разворачивается и пускается бежать. Она не теряет ни секунды и врывается в толпу с такой же решимостью, как самоубийца бросается в Сену.

Кошки прекрасно чуют все запахи и знают, когда нужно действовать. Срываюсь с места, утягиваю за собой Этти, пробираюсь обратно сквозь толпу и подбегаю к дверце экипажа. Рывком открываю ее, заскакиваю внутрь с кинжалом в руке и ожидаю увидеть лица бедных детей, выбранных для «l’enlèvement». Изящно приземляюсь на ноги и через секунду уже смотрю в лицо пассажира; мой клинок приставлен к его горлу.