Возле подъезда останавливается шикарная машина Никиты Репина. Она здесь — словно случайно попавший пазл из другой картины.

— Это за тобой, наверное, — у Идола немного дрожат губы. Я знаю, что не должна жалеть его, но всё равно жалею.

— Ива? — Никита выскакивает из машины. Лёгкий, стремительный. Грациозный, как молодой гепард. — Это твоё? — он подхватывает пакеты, будто они ничего не весят. Внимательно всматривается в Жеку.

Идол вдруг улыбается мне, по плечу гладит.

— Ваньк, а ты выросла. Глянь, какие молодые козлы вокруг тебя вьются. Если вдруг рога надо будет обломать, зови. Я мигом. По старой дружбе.

— Иди уже, боевой мой товарищ, справлюсь как-нибудь сама, — поддавшись порыву целую его в небритую щёку. Впервые в жизни целую мужчину сама. А затем сажусь рядом с Никитой. Машина тотчас же трогается.

— Это кто, Ива? — у Никиты взгляд слишком… странный. Будто он имеет на меня право и ревнует. Но этого просто не может быть.

— Это друг, — говорю твёрдо. — Очень хороший друг.

Она приехала почти в четыре. Этот обломок аристократизма вещи в дом помог занести. Два больших пакета. Что в них? Ради чего она ездила в город? Вряд ли это продукты питания. Кажется, у Ивы прислуга есть. Но она не похожа на девушку, которая жила на всём готовом.

Я жду. Жду её звонка, если он будет. Она, наверное, устала. Я почему-то очень ярко представляю её осунувшееся лицо, глаза без блеска, губы уголками вниз. Наваждение. Слишком много Ивы в моей жизни, которая катится под откос в очень опасном направлении.

Наверное, ещё не поздно выпрямить крен. Взять штурвал в руки и повернуть свой корабль в безопасную гавань. Но я обещал. Не важно. Дело уже не в обещании, но проще так думать, обманывая себя.

Ива звонит через несколько минут. Наверное, даже вещи разобрать не успела.

— Если ничего не изменилось в ваших планах, приходите, — приглашает она без лишних слов.

— Мы придём, — отвечаю также кратко.

Кате словно подарок на день рождения сделали. Радуется, в ладоши хлопает. Что видит в ней ребёнок? Ива не кажется мне общительной. И вряд ли с детьми часто сталкивалась. Она больше напоминает мне молодое деревце, выросшее на обочине. Слишком тонкий ствол. Походя, любой может согнуть её стан и сломать. Обидеть и поиздеваться.

Нежная берёзка с хрупкими ветвями. Надо бы забор вокруг построить. А лучше — в другое место пересадить, где нет бездушных ног, что одним ударом могут переломить тонкий стан.

У Ивы калитка открыта. Какая беспечность.

— Проходите! — кажется, она на кухне. Катька несётся вперёд, как маленький тайфун.

— Ива! — кидается она к девушке, раскинув руки.

Девушка чуть отшатывается. От меня не ускользает её реакция. Что не так? Вроде бы они подружились? Или ей претят любые прикосновения?

Внимательно слежу за её лицом. Нет, это не брезгливость. И она принимает Катю в объятия. Осторожно. Словно боится, что ребёнок причинит ей боль. Странно.

— Чай будете? — улыбается она мне и Кате. Переводит глаза с неё на меня. В горле застревает ком. Становится трудно дышать. Я её несколько часов не видел, а кажется, что вечность прошла. Что со мной?

— Будем! — Катька по-хозяйски усаживается на табурет и болтает ногами. Хватает со стола булочку. — Я бы и съела чего-нибудь! — беспардонно заявляет ребёнок. Ива растерянно хлопает ресницами.

— Я бы тоже… наверное. Но у меня много еды, — начинает она суетиться, доставая из холодильника кастрюльки. — Борщ? Котлеты?

Катька радостно кивает. Боже, мне стыдно.

— Ты же обедала, Катя, — строго говорю дочери, а та в ответ округляет глаза.

— Это ж когда было, папочка!

Ну, да, часа три с обеда прошло. Но она ведь всегда ест из-под палки! Каждый раз — сплошные мучения и рычания, пока она по тарелкам размазывает кашу. А в супе вообще ковыряется так, будто клад хочет отыскать. Фигурно по краям тарелки выкладывает лук, морковь и морщится страдальчески, поедая каждую ложку.

Кухня наполняется запахами. Невольно сглатываю. Как вкусно пахнет.

— Ты когда в последний раз ела? — получается строго. Я не её папочка, чтобы контролировать. У Ивы виноватые глаза.

— Утром. Завтракала, кажется. А потом было некогда. Чашку какао выпила в кафетерии.

— Борщ! — Катька радуется. Можно подумать, ей гору шоколада предложили.

Красивый борщ, огненный.

— Андрей? — Ива держит в руках тарелку. Киваю в ответ. Хочу борща. И на кухне посидеть хочу, а не в столовой, как у нас, когда каждый сидит и дуется. Вроде бы всё правильно у нас, но пахнет какой-то невидимой тюрьмой. Мы никогда не едим на кухне. Не принято. У нас у каждого — своё место. Никто не сидит на табурете, качая ногами.

Катька дирижирует ложкой и подпрыгивает от нетерпения. Ждёт, когда и мы усядемся.

— Приятного аппетита, — желает Ива.

— Спасибо! — радостно ёрзает Катька и набрасывается на тарелку с едой, словно с голодного края.

— Катя, хлеб, — командую и вижу, как кривится её лицо. Я опять всё испортил.

— Пусть ест, как ей нравится. Пожалуйста, — Ива просит тихо, и я сдаюсь. К чёрту. Может, так и надо: просто получать удовольствие. Наслаждаться. Катька снова стучит ложкой радостно. На мордашке у неё — неземное удовольствие.

— А что у тебя ещё есть? — ну, я знал, что мой ребёнок — немного наивен и прост, но не настолько же? Но я снова глотаю слова нотаций под Ивиным взглядом.

— Картошку будешь? Я как раз грею. Видишь, сковородка стоит на медленном огне? Пюре и котлеты. Есть ещё голубцы.

Это какой-то кошмар, но мы и пюре едим, и котлеты. А потом пьём чай.

— А я даже руки не помыла! — хвастается вдруг Катька и крутит перед нами розовые ладошки.

— Это серьёзно, — хмурит брови Ива, но в глазах её плещется смех. — Надо наказать руки, что помыться не захотели перед обедом. Хочешь со мной посуду помыть?

— А я не умею! — смеётся моя дочь. Смех у неё — блестящие бусинки, что рассыпаются по кухне радостной дробью.

— А я научу, — улыбается Ива, — заодно и руки вымоем.

— Ой! Василий! — крутится юлой ребёнок. Кот прижимает уши, но терпит её поползновения. Мне хочется одёрнуть, но я снова сдерживаюсь.

А затем сижу, как дурак, смотрю, как Ива повязывает фартук с оборками моей Катьке, как они в четыре руки посуду моют. Вода летит во все стороны, Катька визжит, а я прикрываю глаза — так мне хорошо от этой возни. От простых и понятных вещей, почему-то давно забытых.

Здесь пахнет домом. Уютом каким-то. А может, это от неё такое ощущение — я пока не понял.