Одним словом, фактическая власть, управлявшая миром библиомантики, располагалась в Унике. И в Унике, по мнению Рашель, ощущалась нехватка многих вещей, и прежде всего книг.

Как могли библиоманты, – а ведь все эти люди, сновавшие по белым коридорам и заседавшие в бесчисленных залах, были библиомантами, – как могли они так долго обходиться без литературы? Может быть, они тайком раскрывали книги под своими письменными столами, словно школьники под партой, пока лакеи в нарукавниках отбарабанивали перед ними свои скучные отчёты? Или они читали только в кровати перед сном, причём исключительно законопроекты? Помнили ли они о том, как замечательно глотать роман за романом, исследуя иные миры, погружаясь в чужие мысли и только иногда выныривая на поверхность?..

Имея неправильное представление о власти, Рашель всей душой стремилась к ней. Наивной она не была, наверное, вообще никогда, и уж тем более сейчас, в девятнадцать лет. Она не мечтала о королевской короне, горностаевой мантии и придворном шуте, который бы кривлялся у её ног. Но полагала, что сможет что-то изменить, претворить в жизнь, создать нечто новое.

Вместо всего этого девушка стала заложницей белого мрамора – мрамор покрывал в Унике всё, являясь полноправным хозяином убежища, – заложницей бесконечных переходов, колоннад и монументальных лестниц. Заложницей Джонатана Марша.

– Вы не будете против, если я задам вам вопрос про Кэт?

Больше, чем ответ, который он должен был ей дать, её интересовала его реакция на вопрос. Те несколько дней, которые они были знакомы, он обычно не демонстрировал вообще никаких эмоций. Целеустремлённый, рациональный, всегда сосредоточенный, Джонатан Марш не допускал даже малейших проявлений чувств. Рашель никогда прежде не имела дела с такими, как он, прежде, и это пугало её.

– Ты – глава Адамантовой Академии, – сказал Джонатан Марш, каким-то сверхъестественным образом умудрившись избежать сарказма и цинизма в голосе. – Никто не может запретить тебе задавать вопросы.

Беседуя, они быстро шли по длинному коридору. Отдаваясь от мраморных плит, их шаги гулко звучали между белыми стенами.

– Я не имела в виду, можете ли вы запретить мне задать вопрос, – пояснила девушка. – Я имела в виду, не будете ли вы злиться.

Если Рашель собиралась помериться с ним силами, ей нужно было соображать быстрее. На самом деле рядом с ним она ощущала себя ужасно маленькой – это было чувство, которого она до сих пор не испытывала ни разу.

– Откуда же я могу знать это, не услышав вопроса?

На ходу она искоса взглянула на него. Темноволосый мужчина, худой, с непроницаемым лицом. Глубокая морщина разделяла надвое его подбородок. На нём был серый костюм, из нагрудного кармана которого торчал белоснежный платочек, и кипенно-белая рубашка с запонками. Стрелки брюк были тщательно отутюжены, одежда сидела идеально, туфли блестели.

– Вы – председатель Комитета и, значит, самый могущественный человек в Унике. Ваша дочь – террористка, находящаяся в розыске, которая хочет свергнуть всё, за что вы выступаете.

– Я не слышу вопроса.

– Вот вам вопрос: что вы чувствуете к Кэт?

Он прекрасно владел собой. Этот человек был полной противоположностью отца Рашель, регулярно топившего в вине жалость к самому себе.

– Я никогда не звал её «Кэт», – произнёс он, не поведя бровью и по-прежнему глядя перед собой, туда, куда уводил коридор. – Только «Каталина». – И Джонатан Марш снова умолк.

Рашель терпеливо ждала продолжения. Из чёрной лакированной двери материализовались двое чиновников и скрылись за такой же дверью на противоположной стороне коридора.

– Я редко вспоминаю её. Но часто думаю о том, за что она выступает. Дочь рискует жизнью ради экслибров. Она не понимает, что они не люди, а просто выдумки тех или иных авторов. Смерть экслибра – не что иное, как разорванный лист бумаги. Да, в общем, экслибры всего лишь имена, написанные на бумаге. – Мужчина замолчал.

Девушка вспомнила Джеймса, чтеца её бабушки. Джеймс был экслибром. Рашель не признавалась себе в том, что он ей нравился. Вероятнее всего, он погиб во время битвы за Санктуарий.

– Выдумки легко забываются, – продолжил Марш. – Если мы запечатаем порталы, ведущие в убежища, и предоставим экслибров их собственной судьбе, через пару дней мы и не вспомним о них. Те, с которыми мы были знакомы, возможно, задержатся в нашей памяти чуть дольше – как персонажи романа, прочитанного нами много лет назад. Но остальные… Они ведь не что иное, как чужие фантазии. Они никому не нужны: у нас хватает собственных мыслей.

Он двигался так же, как и говорил: быстро, целеустремлённо, не отвлекаясь на окружающих. Рашель пришлось ускорить шаг, чтобы поспевать за ним.

– Если где-то в мире случается катастрофа, – произнёс он, – где-то далеко, мы, конечно, ужасаемся, но спустя несколько минут возвращаемся к нашим заботам: к просроченной парковке, к предстоящему обеду. А ведь в катастрофах гибнут люди из плоти и крови, такие, как ты и я. Чем же экслибры, которые есть не что иное, как чужие выдумки, лучше людей? В следующей книге нас ждут новые персонажи, и прежде чем мы дочитываем её до конца, мы забываем персонажей из предыдущей книги, как мимолётный сон.

– Очень удобная логика! – усмехнулась девушка.

– Тебе не следует испытывать угрызения совести только потому, что ты в состоянии просчитать эту логику. Будем честны, Рашель. Чем дольше ты размышляешь над этой темой, тем больше убеждаешься в том, что это правда. Я люблю книги, как и все мы здесь, но я знаю, что многое из того, что в них написано, – выдумки чистой воды. Преходящие выдумки.

– Не выдумки, а идеи, – возразила Рашель. – И идеи, клубящиеся там, снаружи, между страницами мира, не выглядят такими уж преходящими.

– Это ещё одна причина для того, чтобы отделаться от экслибров. Вероятно, все они одним миром мазаны.

– И Кэт этого не понимает? – спросила Рашель.

– Полагаю, что не хочет понимать. Она слишком глубоко увязла в этой своей сумасшедшей идеологии и не в состоянии воспринимать правду. – Джонатан Марш с шумом втянул в себя воздух, и это было единственным обстоятельством, указывавшим на его душевное волнение.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Что я ощущаю к ней? Ничего, кроме сострадания.

– Несмотря на то что она ваша дочь?

– Значение кровного родства сильно преувеличено. Семья – это союз, навязанный нам извне. Ты, как никто другой, должна понимать, что я имею в виду. Союзы мужчин и женщин возникают и снова распадаются.

Вместе с братом и сестрой когда-то Рашель спланировала смерть своего отца. Когда она увидела его при смерти, единственное, что она испытала, – облегчение. Слава богу, не будет больше никаких плаксивых тирад, никаких упрёков, никакого презрения и необходимости изображать семейное единение! Да, она понимала, на что намекал Марш.