жемчужные зубы, отражая сияние луны. Я уже стоял у самой кромки воды и вдруг заметил у неё на груди что-то маленькое, сверкнувшее золотом.

Я разделся и вошёл в воду следом за ней, а она со смехом отплыла от меня, и мы некоторое время играли, пока я не поймал её, и она уже не стремилась освободиться. На груди у неё висело, на длинной золотой цепочке, старинное, красивое кольцо. Даже не кольцо, а настоящий перстень, тяжёлый, а в золотой оправке тускло мерцал огромный рубин.

– Что это? – Спросил я, взяв перстень в руку.

Мы все ещё говорили шепотом…

– Наследие, – так же тихо ответила она. – Это тайна. Но когда-нибудь, я скажу тебе, кто я. Но теперь не время…

Она льнула ко мне, я взял её голову в ладони и посмотрев в самую глубину светящихся, оранжевых глаз, с огромными, расширившимися зрачками, запинаясь, прошептал:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя больше самой жизни. Я любил тебя всегда, даже когда не родился. Ты – моя жизнь.

– Я знаю, – сказала она и поцеловала меня. – И я люблю тебя, Андрей. Потому что ты свет, освещающий мой путь и разгоняющий тьму…

И ещё долгая ночь была у нас впереди, чтобы повторять друг другу эти слова, каждый раз как будто слыша их впервые…

Следующим вечером пришёл приказ выступать. Наш батальон должен был дислоцироваться на группе северных островов, чтобы блокировать отступление повстанцев. Я влез в панцирь, застегнул все лямки и замки, надел шлем, щёлкнув клипсой на подбородке, закинул за плечи ящик с боезарядами, взял в руки тяжеленный «деструктор» – так люди называли лазерную пушку для прикрытия наступления пехоты, имевшую особую дальность, мощность выстрела и пробивную способность. В каждом взводе был такой «пулемётчик», а я руководил всеми расчетами в батальоне. Кирсанов целый день находился в штабе полка, но вечером полетел с нами на позицию, а Юля командовала двумя батальонами. Мы загрузились в шаттлы и полетели в точку выброски, свесив ноги с открытых бортов, околдованные красотой Каррэвена.

Розовый закат тонул в пламенеющем море, на востоке поднимались, в сверкающем звёздами ультрамариновом небе, три луны. Когда мы прибыли на позицию, была уже ночь. Батальоны окопались посреди джунглей, готовясь к ночной атаке повстанцев. Горели костры, офицеры командовали, завершая оборонительные приготовления.

– Они пойдут оттуда! – Сказал подошедший к нам Кирсанов. – Нужно быть готовыми. Их гонят с севера на юг, берут в клещи. Наша задача прижать гадов к берегу. Занимайте оборону здесь и здесь! Эй, вы, да отлипнете уже друг от друга, Андрей, каракатица, а ну марш сюда!!

С последней фразой он обратился к нам с Юлей, потому что в течении последних суток мы не отходили друг от друга дальше, чем на пару метров. Я улыбнулся Юле, и бросился к Кирсанову.

– Ставь пушку здесь, – приказал он мне, и когда уходил, я заметил мелькнувшую на его лице улыбку.

Я установил гнездо, посадил в него ствол пушки, проверил заряд, затвор, дуло, прицел. Все было в исправности. Стрелком на этой позиции был землянин Джон, а заряжающим паренёк-хиншу по имени Петер, ещё только три месяца проходящий срочную службу, и который меня боготворил. Он называл меня «мастер Эндрю», и мои друзья из-за этого смеялись надо мной. Но прозвище так и осталось, тем более, что почти вся дивизия говорила по-английски, а на своём родном мы общались только между собой. Так что кличка прилипла. Я велел Петеру притащить коробки с ядерными батареями, и отпустил его. Расширил и углубил позиции, поработав лопатой, чтобы было максимально удобно целиться и чтобы стрелки, в случае чего, могли иметь свободный угол обстрела сто восемьдесят градусов. Продумал возможные отходы, сразу подобрав несколько точек смены огневой позиции, оборудовал в этих точках гнезда, спрятал заряды, договорился с товарищами по окопу, когда и как я буду бегать мимо них по позициям. Одним словом, я подготовился с обычной своей тщательностью и дотошностью, не упуская мелочей, как и учили меня в любимой моей, но навсегда потерянной Аризоне, по всей военной науке.

С недавних пор я таки впал в пагубную привычку и начал курить табак, правда очень редко. Табак на базе дивизии был совершенно иной, чем на Земле. В Таррагоне был настоящий табак, что это был за аромат! Я скрутил папиросу, зажег её от воткнутого в землю факела и затянулся сладковатым дымом. Что-то было магическое в этом таинственном обряде, и я начинал понимать любовь Кайла к курению. Надо сказать, тот стал курить гораздо реже – суровая солдатская жизнь требовала железных нервов, чему частое употребление никотина, прямо скажем, отнюдь не способствовало. Но иногда, перед боем, ты мог позволить себе три минуты блаженства, и никто не смел оспорить это право. Я повязал на голову бандану, (я уже давным давно перестал носить дурацкий подшлемник, равно как и расстался со множеством своих детских привычек и наклонностей, выковав из себя долгими трудами совершенно нового человека, волевого мужчину, каким и хотел всегда быть), шлем положил в ногах, облокотился спиной о бруствер, слыша привычный, но такой родной и приятный скрип панциря, и задрал голову к ярко-синему небу, закинув за неё левую руку, чтобы шею не натер противоосколочный воротник. Вдохнул до самой глубины груди, задержав дыхание, воздух Каррэвена, его чудные, незнакомые ароматы, перемешанные с запахами горящих факелов, стального оружия, дыма костров и, конечно, табака. Затянулся папиросой еще раз, и ощутил себя самым счастливым человеком во вселенной. И дивился самому себе, спрашивая: как можно быть одновременно несчастным и счастливым?

Я был несчастлив, потому что потерял дом, но стал счастливым, потому что обрёл себя. Разве не это есть человеческое счастье? Но могу ли я быть счастливым, зная, в каком несчастном положении находится Земля? Но я ведь никому не втыкал нож в спину, как Володя… а сегодня я буду драться за людей. Да и вообще, кто я такой, в конце концов? Что я значу для мира? Что мир значит для меня? Разве я разобрался, где мое место? Жизнь человека – как вон тот метеор в ночном небе. Сверкнёт серебристая дорожка во мраке и в тот же миг растает, не оставив и следа. И так все мы, искрами во тьме вселенной появляемся на краткий миг и исчезаем, возвращаясь к небытию. И где найти время, чтобы в водовороте житейской суеты успеть найти себя и своё предназначение? Но может, не надо ничего искать, может быть, где бы ты ни был, ты всегда на своём