Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем убирает руки и снова смотрит на меня. Зажмуривается, потом трясёт головой. Как будто я зелёная фея, вдруг привидевшаяся ему в привычной обстановке офиса.
– Тамара? – снова спрашивает мужчина и делает несколько шагов ко мне.
И тут до меня доходит вся глупость ситуации – человек просто обознался.
– Нет, – отвечаю ему, – я не Тамара. Меня зовут Юля. Воронина.
– Извините, – улыбается смущённо мужчина. – Ну конечно. Я ошибся. Просто вы очень похожи на одну женщину, которую я когда-то знал… Ещё раз извините. – он подходит совсем близко и протягивает мне руку: – Валентин Провальский. Совсем забыл о манерах.
Он снова улыбается, но во все глаза смотрит на моё лицо, так, что уже спустя пару секунд мне самой становится неловко. И чего он так пялится? Как будто привидение увидел? Или влюбился? Ага, с первого взгляда. Эти прожжённые московские бизнесмены постоянно влюбляются в провинциальных дурочек. Типа меня.
Впрочем, для меня этот дядечка староват. Даже не считая его крутой, брюсвиллисовской причёски, мужчине уже хорошо за сорок. Если не пятьдесят. Да он мне в отцы годится!
Улыбаюсь и пытаюсь вытащить свою руку из захвата. Но потенциальный ухажёр держит крепко. Тогда я решаю огласить ему свой статус.
– Я пришла со своим женихом. А вот и он, похоже…
Мы с мужчиной одновременно поворачиваемся к двери с табличкой, за которой начинает нарастать шум. Я отчётливо слышу громкий голос Павлова, которому вторит другой, незнакомый, но тоже очень громкий.
– Какая ещё дочь?! – в этот момент дверь открывается, и до меня долетает вопрос, заданный, похоже, отцом Саши.
Пользуясь шумом, я выдёргиваю руку из ладони незнакомца. Тот оборачивается на меня. Но я смотрю на хмурого взбешённого Сашу, который быстрым шагом направляется ко мне, и выскочившего за ним следом мужчину. Этот тип тоже разъярён. Похоже, всё-таки поругались.
Сердце резко подскакивает и прячется в районе пяток. Кажется, Сашин отец вовсе не рад известию о нашем обручении.
Они быстро приближаются к нам. Секретарша, последней показавшаяся из кабинета, замирает возле своего стола, но также не сводит в меня взгляда.
– Кто? Она? – спрашивает идущий перед Сашей мужчина, кажется, тот самый Гейзман, хозяин кабинета и генеральный директор чего-то там. – Эта?
– Да, – кивает Павлов. Он сейчас выглядит странно неуверенным.
Гейзман подходит ко мне почти вплотную и буравит презрительным взглядом.
– Так, говоришь, ты моя дочь? – вдруг спрашивает он.
И я тут же качаю головой.
– Нет, – откуда он взял такую глупость?
И тут до меня доходит…
Вечеринка у Тужинских, Стелла, предлагающая мне немного разыграть одного из гостей, наврав ему, что я дочь какого-то банкира…
– Извините, это какая-то ошибка, – я пытаюсь протиснуться между тремя мужчинами, плотно обступившими меня.
Воздуха не хватает, кажется, что я вот-вот задохнусь. Мне срочно нужно покинуть это ужасное место. Мне нужно на улицу. Я не могу дышать!
Я вырываюсь, бегу, но чувствую, что остаюсь на месте.
– Ты никуда не уйдёшь, пока не объяснишь мне, что, чёрт возьми! происходит, – Павлов шипит, и, обернувшись на него, я ужасаюсь – я не знаю этого человека, я его никогда раньше не встречала.
В синих глазах этого незнакомого Павлова подписан мой приговор. Это конец. Всему и всего.
Павлов кричит мне что-то ещё, ему вторит Гейзман. Только мой новый знакомый Провальский молчит, он внимательно и задумчиво смотрит на меня. Я даже не вижу презрения или осуждения в его взгляде. Впрочем, всё равно. Ведь и слов я тоже совсем не слышу. Меня окружила потрясающе спокойная тишина. Как будто я нырнула в моё любимое Чёрное море, тёплое и солёное. Здесь, на глубине – тишина и спокойствие, все проблемы остались на далёком берегу.
Но меня кто-то трясёт, и я вынуждена вынырнуть на поверхность. Чтобы услышать те самые слова, которых слышать так не хочу.
– Прости! – говорю громко, перекрикивая обоих мужчин. – Я обманула тебя. Мне очень жаль.
– Но зачем? – Павлов зол, он не понимает моих мотивов. Значит, придётся объясниться, чтобы уйти отсюда.
Говорю чётко, понятно и по существу. Короткими рублеными фразами.
– Я работаю уборщицей у Тужинских. – вижу, как кривится Саша при слове «уборщица», но это уже не имеет значения. Всё и так кончено, мне не нужно себя щадить. – Стелла обещала рассказать матери, что я пролила вино на персидский ковёр, если я не совру тебе, что мой отец – какой-то банкир. Меня бы точно уволили. Тужинская дала мне красивое платье, чтобы ты поверил, что я вашего круга. А потом… Потом всё пошло не так, я влюбилась в тебя и боялась рассказать правду… Ещё раз прости. Мне очень жаль.
Все трое стоят, замерев, то ли от моей наглости, то ли от удивления, что какая-то уборщица посмела обмануть сильных мира сего. Пользуясь одолевшим мужчин ступором, я беспрепятственно огибаю их и спешу к лифту.
Скорее, скорее, пока никто не опомнился и не начал меня оскорблять. К счастью, дверцы кабины тут же открываются, и я прячусь внутри. Последнее, что я вижу, прежде чем навсегда оставить это место, презрительное лицо Гейзмана, задумчивое Провальского и Сашину спину. Он даже не захотел взглянуть на меня на прощание.
37
Павлов сел в машину и повернул ключ. Мотор взревел, руки крепко сжали руль, готовясь вывернуть с парковки, но тут же сжались в кулаки. Удар по кожаной обивке, другой, третий. Очень хотелось закричать, даже завыть от боли и разочарования.
Александр сдержался, в большей степени потому, что за ним могли наблюдать и, скорее всего, наблюдали охранники Гейзмана.
Нет, ну как он мог так купиться? А она? Зачем врала ему? Какую цель преследовала? Хотела удачно выйти замуж и быть обеспеченной до конца жизни?
До сегодняшнего дня Павлов был абсолютно уверен в чистоте и искренности своей женщины. А сейчас, когда она так подло предала его, подставила, Александр не верил уже ни во что.
Нет, лучше сегодня ему за руль не садиться. Павлов не был уверен, что достаточно контролирует себя и не влипнет в неприятность на дороге. Он вытащил ключ и вышел из машины. Пусть пока постоит тут. А Гейзман за ней присмотрит. Он хмыкнул, хотя весело ему вовсе не было.
Александр двинулся по улице, даже не задумываясь особо, куда направляется. Все его мысли заполняла маленькая лгунья. Эмоции сменяли одна другую. За дикой злостью на Юльку следовала обида, за ней – отчаяние, но всё это перекрывала
