Для компенсации ограниченности нашей рациональности мы создаем организационные процедуры и социальные институты. Для индивида эти эвристики, то есть организационные и общественные правила, ограничивают свободу выбора, но упрощают принятие решений, потому что уменьшают сложность проблемы. Особенно подчеркивается тот факт, что благодаря этим правилам нам становится проще предсказать поведение других действующих лиц, следующих им и в соответствии с ними поступающих определенным образом. Данную точку зрения подчеркивала и австрийская школа, используя для этого несколько другой язык, – у нее речь шла о важности «традиции» в качестве основы для мотивов принятия решения.

С точки зрения бихевиоризма, мы начинаем видеть экономику таким образом, который очень отличается от картины, принятой в доминирующей неоклассической школе. Приверженцы неоклассической теории обычно описывают современную капиталистическую экономику как рыночную. Представители бихевиоризма подчеркивают, что рынок на самом деле составляет лишь сравнительно небольшую ее часть. В своих записях середины 1990-х годов Герберт Саймон указывал, что около 80 процентов экономической деятельности в США происходит внутри организаций, таких как компании и правительство, а не через рынок{73}. Он утверждал, что было бы более уместно называть такое положение вещей экономикой организаций.

Бихевиоризм также предоставляет убедительные аргументы в пользу того, почему такие человеческие качества, как эмоции, верность и справедливость, имеют большое значение – хотя большинство экономистов, особенно сторонники неоклассической и марксистской теорий, никогда не обращали на них внимания, в лучшем случае считая их незначительными факторами, а в худшем – отвлекающими людей от рациональных решений.

Теория ограниченной рациональности объясняет, почему наши эмоции необязательно становятся проблемой, а зачастую и вовсе оказываются полезной частью нашего ограниченного рационального процесса принятия решений. Согласно Саймону, исходя из принципа ограниченной рациональности, мы должны сосредоточить наши небезграничные интеллектуальные ресурсы на решении наиболее важной текущей проблемы. Эмоции позволяют выявить таковую. Представители бихевиоризма утверждают, что лояльность членов организации имеет большое значение для хорошей работы последней, поскольку структура, наполненная нелояльными членами, будет перегружена расходами на отслеживание и наказание корыстного поведения. Вопрос о справедливости тоже очень важен, поскольку члены организаций или общества не станут лояльными, если будут думать, что с ними обращаются несправедливо.

Бихевиоризм, несмотря на свою молодость, помог радикально пересмотреть наши теории о человеческой рациональности и мотивации. Благодаря этой концепции мы стали гораздо глубже понимать, как люди думают и ведут себя.

Стремление представителей бихевиоризма понять общество, начиная с отдельных личностей – а фактически с еще более глубинного уровня, то есть с нашего мыслительного процесса, – одновременно их сильная и слабая сторона. Уделяя слишком много внимания этому «микроуровню», школа часто теряет из виду проблемы экономической системы в целом. Такого не должно быть; в конце концов, сам Саймон много писал о ней. Но большинство последователей школы чрезмерно сфокусировались на индивидуумах – особенно экономисты, занимавшиеся экспериментальной экономикой (с помощью контролируемых экспериментов они пытались понять, рациональны люди или эгоистичны) или нейроэкономикой (которые пытались установить связи между деятельностью мозга и определенными видами поведения). Кроме того, необходимо добавить, что, чрезмерно пристально изучая людей и психологию, бихевиоризм почти не обращал внимания на вопросы технологии и макроэкономики.

Одного признания существования различных экономических концепций недостаточно. Это разнообразие следует сохранить или даже приумножить. Разные концепции раскрывают различные аспекты экономики с различных точек зрения, а результаты исследований ряда школ, а не только одной или двух дают возможность получить более полное, сбалансированное понимание комплексной системы под названием «экономика». Если смотреть с позиции долгосрочной перспективы, можно провести аналогию с биологическим видом, имеющим более разнообразный генофонд и потому более устойчивым к потрясениям, – точно так же наука, которая содержит множество теоретических подходов, может справиться с меняющимся миром лучше, чем та, в которой есть только одно направление. На самом деле сегодня мы наблюдаем доказательство этого: мировая экономика испытала бы коллапс, подобный Великой депрессии 1929 года, если бы правительства ключевых стран не решили отказаться от экономики свободного рынка и не приняли бы кейнсианскую политику в самом начале мирового финансового кризиса 2008 года.

Я пойду еще немного дальше и скажу, что сохранения разнообразия тоже недостаточно. Мы не просто должны позволить ста цветам расцвести. Нам нужно, чтобы они опылили друг друга. Различные экономические концепции действительно могут выиграть, обменявшись знаниями, и сделать наше понимание мира экономики богаче.

Некоторые школы, имеющие явную интеллектуальную близость, уже взаимно обогатили друг друга. Девелопменталистская традиция и шумпетерианская школа сотрудничали к взаимной выгоде; первая разрабатывала концепции, позволяющие лучше понять среду, где происходит технологическое развитие, а вторая занималась проблемами непосредственно внедрения технологических инноваций. Марксистская, институциональная и бихевиористская школы уже давно взаимодействуют друг с другом, правда, часто не находя общего языка в том, что касается понимания внутреннего функционирования компаний и особенно взаимоотношения «капиталист – работник» в них. В кейнсианской и бихевиористской школах всегда существовал общий акцент на психологических факторах, но в последнее время у них произошел особенно примечательный обмен идеями в новой области поведенческих финансов.

Впрочем, взаимное обогащение может произойти и между школами, которые, по мнению большинства людей, несовместимы друг с другом. Даже если они разбросаны по всему политическому спектру – классики справа, кейнсианцы по центру, марксисты слева, – все они разделяют концепцию классового общества. Возможно, австрийцы и кейнсианцы и пикируются еще с 1930-х годов, но у них есть общее видение (которое, кстати, совпадает с видением бихевиористов и институционалистов), что мир представляет собой очень сложное и неопределенное место и что наши рациональные способности, позволяющие взаимодействовать с ним, крайне ограничены. Австрийцы, институционалисты и сторонники бихевиоризма – все разделяют мнение, что люди – создания сложные, многоплановые, состоящие из (если использовать институциональную формулировку) инстинкта, привычки, веры и рассудочности, даже несмотря на то что некоторые австрийцы полагают, будто представители остальных школ на самом деле придерживаются радикально левых взглядов.