Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это женщина.
– Да неужели? И все-таки, кто она?
– Сейчас узнаю.
Марк отошел и вскоре вернулся.
– Она делает композиции для интерьеров. Гризайль, маркетри, коллаж, это сейчас востребовано.
Анфимов из трех слов понял лишь одно и почувствовал раздражение.
– А зовут как?
– Лена.
– Не повезло.
– Почему?
– А у меня с женщинами, которые Лены, никогда ничего не получается. Рок какой-то. Мои имена – Таня, Катя, Наталья. Ольга еще, – вспомнил и добавил Анфимов.
– Друг мой, успокойся, будь она хоть трижды Ольга, ничего бы не вышло. Сам посуди, двадцать семь лет, красавица, удачно сходила замуж за миллионера, не нашего, долларового, еще удачней развелась, у нее и капитал, и зарабатывает прилично, детей нет, ты представляешь, какой у нее выбор?
– Я тоже не последний человек. И сорок лет – не возраст.
– Согласен, в России тебя знают, но тут другой компот. И другие сухофрукты. Не обижайся.
Однако Анфимов был уже обижен. Оказывается, не он был единственным героем мероприятия, сначала слушание квартета местных любителей классики, потом – или до того, или одновременно – рассматривание работ этой самой Лены, Лены Миллер по мужу, уточнил Марк, она оставила себе его фамилию, а своя была Черенкова. И лишь в конце выступление Анфимова, планируется полчаса.
– На сладкое, – успокоил Марк. – Важно не то, что будет здесь, а то, что в газетах напишут. Создаем информационный повод.
– Ага. Имитируем бурную деятельность.
– Довольно оскорбительно с твоей стороны.
– Как и с твоей. Я идиотом себя чувствую. Всем чужой и никому не нужный.
Это было не совсем так, к Анфимову подходили люди – и какой-то дипломат, которого сюда занесло, и немецкий переводчик, и русская молодая пара, занимающаяся в Цюрихе туристическим сервисом для соотечественников, и пожилой эмигрант последней волны, заверивший, что читал все книги Анфимова и сумевший вспомнить два названия из десяти. Отдельно приятно было пообщаться с замечательным русским писателем Михаилом Шишкиным, проживавшим тогда в Швейцарии. Они пересекались в Москве, мимолетно общались, многие критики ставили Шишкина вровень с Анфимовым, а то и выше, Анфимова это не уязвляло, он почему-то не воспринимал как конкурентов авторов, живущих за границей, пусть они пишут трижды прекрасно.
– Местное вино попробуйте, – предложил Шишкин. – Оно неплохое, хотя швейцарцы на экспорт ничего не производят. Пино гри мне особенно нравится.
И опять Анфимов почувствовал раздражение: он в винах совсем не разбирался, пил редко и только водку и пиво.
– Нет, спасибо, – сказал он. – Я на выездах не рискую, я запойный.
– Серьезно? – спросил Шишкин, и в голосе его Анфимову послышалось сочувствие упорядоченного человека, который подобным порокам не подвержен, но о губительности их наслышан. Анфимов же упорядоченности ни в ком и ни в чем не любил.
И, отойдя от Шишкина, он вдруг взял с фуршетного стола стакан, бухнул в него половину из ближайшей водочной бутылки и выпил так легко, будто в этом не было никакой опасности.
Ерунда, сказал он себе мысленно. Сегодня я не сорвусь, я помню, что не дома, что тут в недельное беспамятство не рухнешь и бригаду врачей не вызовешь. Нельзя – значит нельзя.
И выпил еще полстакана.
А квартет уже играл, и многие сидели перед ним, но позволялось и фланировать по залу, и даже негромко разговаривать, вежливо глядя при этом на музыкантов и показывая этим, что мы слушаем, слушаем, просто сразу же обмениваемся впечатлениями. Анфимов подошел к Лене и сказал:
– Значит, это ваши работы?
– Да. А вы Николай Анфимов?
– Я Николай Анфимов.
– Хотела познакомиться, не успела. О вас говорят с восторгом.
Легкий акцент. Наверное, давно за границей. Хотя некоторые акцент себе быстро придумывают – для шарма.
– Спасибо, не могу ответить тем же.
– Почему?
Анфимов хотел сказать, что считает хитрым и выгодным баловством все эти техники присобачивания предметов разной фактуры, использование чужих изображений, эти коллажи и как их? – грильяж? нет? уже забыл, неважно, но сам себя пресек, сдержал.
– Я в этом ничего не понимаю.
– Я тоже, – улыбнулась Лена. – Я дилетантка, занималась для собственного удовольствия. Но друзьям понравилось, а один без спроса предложил две работы на продажу. И купили, и началось. Теперь я художница, самой смешно.
Врешь ты все, угрюмо думал Анфимов. Ничего тебе не смешно, ты гордишься своей удачей, считаешь себя талантливой. Но нахваталась уже европейской показной скромности, научили тебя, что хвалиться надо только перед публикой и критиками, а перед другими творцами, неважно, из какой области, лучше себя принижать. Пусть он чувствует себя единственным гением – задаром, а я останусь при своем творческом бизнесе – за деньги.
На этом их разговор и кончился. Она отошла. Анфимов приступом почувствовал страшную тоску. Хотелось еще выпить, он с трудом удержался – не хочется подводить Марка, надо отбыть номер, а уж потом…
Предполагалось, что он прочтет несколько страниц из новой книги и ответит на вопросы, если таковые будут.
Анфимов начал. Он всегда считал, что его тексты при чтении вслух выигрывают: язык ясный, фонетически выверенный, сравнения редкие, но удачные, музыка синтаксиса гибкая, не запутанная и не упрощенная, есть ирония и юмор, это хорошо воспринимается. Но сейчас ему показалось, что все уныло, скучно, синтаксис архаичный, сравнения притянутые, юмор поверхностный. Публика внимала вежливо, старательно, Лена тоже слушала с благосклонной улыбкой, но Анфимов видел, что они не понимают ни глубины, ни тонкостей его текста, что автор для них – далекий провинциал, который, скажите на милость, книжки пишет, ну-ну, флаг в руки. Некоторые были явно чистые немцы, вернее, немцы швейцарские, они сидели одинаково, косо склонив головы набок, так собака глядит на чужого человека, который к ним обращается, но она ни черта не понимает, лишь изредка постукивает хвостом и переминается лапами, слегка пододвигаясь к говорящему: может, погладить хочет или дать чего-нибудь?
Анфимов резко оборвал чтение, захлопнул книгу и произнес фразу великого Хлебникова:
– Ну, и так далее! Знаете, никогда не верил, что фрагмент может выразить книгу. Ее всю нужно читать. И не в переводе. Спасибо, есть переводы на все европейские языки, – он благодарно кивнул Марку, и тот, обеспокоившийся было, расцвел, – но это все не то. Можно перевести текст, но как перевести русскую жизнь? Она не поддается переводу!
Публика зашевелилась, заулыбалась, кто-то даже хлопнул – значит, сказано было удачно. Анфимов приободрился, развил тему, появился кураж. Начали задавать вопросы – о русской жизни, естественно, не о книге. Анфимов отвечал остроумно и афористично. Он увидел в глазах Лены живой интерес и развивал успех. Но
