к основе из пенокартона с ручкой. Мой сын был очень сосредоточен. У Капитолия охранник показал ему, где можно встать: сбоку от ведущей в сенат лестницы южного крыла. Низвержение на периферию ступеней расстроило Робби.

– Разве я не могу встать у дверей, чтобы люди видели меня по пути внутрь?

Отказ охранника придал моему сыну мрачный и решительный вид. Мы направились в отведенный закуток. Робин огляделся, удивленный безмятежностью позднего утра. Государственные служащие медленно поднимались по ступенькам. Группа школьников выслушала экскурсовода, прежде чем отправиться в путешествие по коридорам власти. В квартале отсюда, на Мейн-стрит и Кэрролл-стрит, отчаявшиеся пешеходы рыскали по магазинам в поисках кофеина и калорий, обходя массу бездомных всевозможных рас. Мимо нас шли люди, с виду чиновники, но на самом деле, скорее всего, лоббисты, прижимая к ушам телефоны и внимательно прислушиваясь к голосам, доносящимся из трубки.

Робин растерялся от этого спокойствия.

– Неужели никто больше не протестует? Жители штата довольны тем, как идут дела?

Его представления о Капитолии Висконсина были основаны на роликах с участием мамы. Он желал драмы, выяснения отношений и праведных призывов к справедливости от лица неравнодушных граждан. Но вместо этого узрел Америку.

Я встал рядом. Он вспылил. Свободной рукой рассек воздух.

– Папа! Ты что творишь?

– Удваиваю численность протестной группы.

– Ничего подобного! Уходи. Встань вон там.

Я отошел на тридцать футов вдоль тротуара. Он махнул: дальше!

– Ступай туда. Достаточно далеко, чтобы никто не подумал, что ты со мной.

Он был прав. Если бы мы протестовали вдвоем, это выглядело бы как подстава, затеянная взрослым. Но девятилетний ребенок, стоящий на лестнице в одиночестве с табличкой «Помогите, я умираю» мог стать событием, ради которого кто-то остановится и о чем-то спросит.

Я удалился на расстояние, не вызывающее дискомфорта. Нет нужды в том, чтобы какой-нибудь прохожий из лучших побуждений позвонил в Службу спасения округа Дейн. Удовлетворенный Робин поднял свой разрисованный плакат повыше. Вот так мы двое и увязли в политике планеты Земля.

Я ждал у подножия этой лестницы столько раз, что сбился со счета. Я встречался там с Алиссой после ее выступлений в связи с законопроектами, о которых мало кто в штате когда-либо слышал. Часто она выглядела довольной проделанной работой, временами оказывалась в приподнятом настроении, но никогда не была полностью удовлетворена. Спустившись по ступенькам, обнимала меня, изнемогая от усталости. Стискивала мои ребра и говорила: «Это только начало».

В конце концов ее охотничьи угодья расширились, включив в себя еще девять Капитолиев. Она больше путешествовала и меньше лоббировала, обучая других представлять свои заключения по поводу законопроектов. И все-таки пока я наблюдал, как ее сын топчется на ступеньках там, где Алисса так часто боролась с Миром-какой-он-есть, меня унесло в прошлое. Вся моя обширная библиотека научной фантастики твердила, что путешествия во времени не просто возможны, а необходимы.

На нашей свадьбе, в рамках обетов, о которых я ничего не знал, моя будущая жена вручила мне чиабатту.

– Это не символ. И не метафора. Это всего лишь буханка хлеба. Я сделала ее. Я испекла. Это еда. Мы можем съесть ее вместе сегодня вечером. От каждого по способностям, да? Просто будь со мной и в горе, и в радости. Останься со мной, когда ничего не останется. Я тоже останусь с тобой. Еды нам хватит.

Я ничего не понял и ощутил себя полным идиотом. Я ведь и хлеб-то не люблю. Но так вышло не только со мной. После паузы, испытывая такую же неловкость, Али вздохнула и прибавила:

– Ладно. Может, это все-таки метафора.

И все плачущие зрители засмеялись, даже моя мать. Потом была отличная вечеринка.

Али с самого начала предупредила меня, что ей снятся кошмары.

– Мне приходится иметь дело с довольно мрачными вещами, Тео. День за днем. Они проникают в мои сны. Ты точно хочешь спать рядом с женщиной, которая способна завопить, будто у нее поехала крыша?

Я сказал, если ей понадобится компания посреди ночи, пусть разбудит меня.

– Ой, я тебя разбужу, не вопрос. В этом-то и проблема.

В первый раз я подумал, что она кричит на кого-то, кто входит в комнату. Я вскочил, мое сердце выскакивало из груди. От моих резких движений она проснулась и, не различая как следует реальность и сон, начала рыдать.

– Милая, – уговаривал я. – Все в порядке. Я здесь.

– Ничего не в порядке!

Ее отпор был таким резким, что я едва не отправился спать в другую комнату. В три часа ночи женщина, которую я любил, плакала во мраке, и я хотел заявить ей, как сильно она только что меня ранила… Так уж устроено все на этой планете. Мы живем, подвешенные между любовью и эгоизмом. Может, в других галактиках все по-другому. Но я сомневаюсь.

– Что это было, Али? Скажи мне, и все пройдет.

Мы любим говорить: «Расскажи мне все. Всё». Но всегда с молчаливой оговоркой, что говорить о чем-то воистину ужасном не стоит.

– Я не могу тебе рассказать. И ничего не пройдет.

Ее рыдания стихли, когда она окончательно проснулась. Я попытал счастья снова.

– Что я могу для тебя сделать?

Она продемонстрировала что: заткнуться и обнять. Помощь казалась слишком незначительной, такое мог бы сделать кто угодно. И все же Али заснула в моих объятиях.

Проснулась она рано. К завтраку все выглядело так, будто ночью ничего не произошло. Она