страшнее. Я прокрался наружу и заглянул в его окно. Он лежал в постели и что-то строчил в блокноте. Планы, планы…

Четырнадцать месяцев назад Робин саданул кулаком в дверь спальни и сломал две кости в руке, потому что я случайно выбросил его коллекционную карточку. Теперь, столкнувшись с сокрушительной благодарственной отпиской, он сосредоточился и принялся составлять какой-то секретный список действий. За эту поразительную метаморфозу я должен был поблагодарить Мартина Карриера и его нейронный фидбек. Но в тот момент, стоя на холодном весеннем ветру под кленами, которые осыпали меня красными цветами, я сомневался, что именно «благодарность» – та эмоция на неоднозначном цветовом круге Марти, которая соответствует моим чувствам.

Незадолго до того, как лечь спать, Робин вышел из комнаты и помахал у меня перед носом стопкой рукописных заметок.

– Мы можем получить разрешение на протест?

Перед моим мысленным взором замелькали желтые предупреждающие треугольнички.

– Против чего протестуем?

Он бросил на меня взгляд, полный такого презрения, что я почувствовал себя его никчемным ребенком. Вместо ответа он протянул лист бумаги для рисования одиннадцать на семнадцать дюймов, набросок для плаката бо́льшего размера. В середине прямоугольника были слова:

ПОМОГИТЕ, Я УМИРАЮ

Вокруг слов кольцом расположился мультяшный бестиарий из растений и животных на грани исчезновения. Всплеск гордости за его мастерство утих под воздействием смятения, которое во мне пробудил лозунг.

– Протестовать будешь… ты один?

– Хочешь сказать, что это никуда не годится?

– Нет, не хочу. Но от протестов больше пользы, когда к кому-то присоединяешься.

– А ты знаешь какие-нибудь протесты, к которым я могу присоединиться? – Я понурился. Робби коснулся моего запястья. – Мне нужно с чего-то начать, папа. Может быть, это вдохновит других людей.

– Где ты собираешься протестовать?

Робин плотно сжал губы, покачал головой. Человек, который смотрел все эти видео с Ингой Алдер вместе с ним – человек, который женился на его матери, – унизил себя таким вопросом.

– У Капитолия, где же еще.

– У народа есть право на мирные собрания.

Так сообщил мне сын. Тем не менее мы перечитали разделы муниципального кодекса. Мы узнали, что Конституция – это одно, а местные правоохранительные органы – совсем другое. На уроке по основам гражданских прав и обязанностей этот пример мог бы исчерпывающим образом продемонстрировать, что законный публичный протест никогда не поставит под угрозу статус-кво.

– Ух ты… Я правильно понимаю, власти не идут людям навстречу? А если случится что-то действительно плохое, и куча людей захочет протестовать, например, в ту же ночь?

– Хороший вопрос, Робби.

И он становился все острее с каждым месяцем. Я хотел сказать ему, что демократия все равно продолжает действовать, даже если дела идут плохо. Но у моего сына был пунктик насчет честности.

Робби потратил три дня на свой плакат. Когда закончил, получилась прекрасная вещь, нечто среднее между иллюминированной средневековой рукописью и страницей из «Приключений Тинтина». Палитра была простой, линии четкими, а яркие животные – достаточно большими, чтобы их можно было увидеть издалека. Неплохо для ребенка, который с трудом понимал, о чем думают другие люди. Он также подготовил иллюстрированный раздаточный материал о двадцати трех вымирающих и находящихся на грани полного исчезновения видах, обитающих в штате Висконсин, включая канадскую рысь, серого волка, трубчатого зуйка и голубую бабочку Карнера.

– Что еще, папа? Что еще?

– Хочешь добавить небольшое послание для законодателей?

– В смысле?

– Надо сказать, каких действий ты от них ждешь.

Озадаченный взгляд сменился страдальческой миной. Если собственный отец был таким слепым и глупым, разве стоит надеяться на остальное человечество?

– Я просто хочу остановить убийства.

Я знал, что это рискованно, однако позволил ему оставить лозунг без изменений. «Помогите, я умираю». А вдруг эти слова что-то всколыхнут в душах прохожих? После нескольких месяцев нейронного фидбека эмпатия Робина превосходила мою. Теперь мы с ним вместе попытаемся войти в мир, где его мать чувствовала себя как дома.

– Папа? Когда все там будут?

– Кто «все»?

– Губернатор, сенаторы и члены ассамблеи. Может быть, те люди из Верховного суда? Я хочу, чтобы как можно больше из них увидели меня.

– Наверное, по утрам в будние дни. Но ты больше не можешь пропускать школу.

– Инга больше не ходит в школу. Она говорит, зачем тратить время на то, чтобы учиться жить в будущем, которое не…

– Я знаком с идеями Инги об образовании.

Мы заключили сделку с доктором Липман и его учительницей Кайлой Бишоп. На следующий день после протеста Робину надлежало представить выполненную домашнюю работу и сделать устный доклад о своем опыте в Капитолии.

Он принарядился. Хотел надеть блейзер, в котором был на похоронах матери, но спустя два года проще было бы втиснуть бабочку обратно в куколку. Я настоял на многослойной одежде; в это время года ветер с озера вел себя непредсказуемо. На Робби была оксфордская рубашка, пристегивающийся галстук, брюки со стрелками, вязаный жилет, ветровка и туфли, сияющие после долгой полировки.

– Как я выгляжу?

Он был похож на крошечного бога.

– Внушительно.

– Я хочу, чтобы меня воспринимали всерьез.

Я отвез его в центр города, где на узком перешейке между озерами высился Капитолий, словно центр розы ветров. Робин ехал на заднем сиденье, держа на коленях плакат, прикрепленный