Хочешь посидеть минутку в моем кабинете?

Мой мальчик любил сидеть за столом Джинни и читать ее коллекцию хипстерских комиксов. В обычной ситуации он бы ухватился за это предложение.

– Все круто. – Он покачал головой, а потом вспомнил миллионы материнских напоминаний и прибавил: – Спасибо.

Полтора часа Робин изучал лимбическую систему Али. Каждый раз, когда сын поднимал или опускал тональность звука или направлял значки к целям на экране, он погружался в экстаз, который много лет назад испытывала Алисса – и который был запечатлен, потому что в один прекрасный день мы решили ради забавы поучаствовать в эксперименте. Внутри собственной головы Робин снова разговаривал с мамой. Я хотел знать, что она ему сказала.

Робби увидел меня с другого конца комнаты. Его лицо озарили волнение и нерешительность. Я видел, как сильно ему хотелось рассказать мне, где он только что побывал. Но у него не было слов, чтобы описать ту планету.

Он отпустил рукав Джинни и выскользнул из-под ее руки. Сквозь профессиональную маску проглянуло огорчение от того, что мальчик уходит. Робин приблизился ко мне, в его походке было нечто новое. Она стала более раскованной и дерзкой. Когда между нами оставалось футов десять, он покачал головой. Добравшись до меня, схватил за предплечье и прижался ухом к моей груди.

– Все прошло хорошо? – Три слова пришлось выдавливать из себя по слогам, потому что я почти лишился сил.

– Папа, это была она.

Я почувствовал, как ноги охватил жар. Запоздало осознал, что мы показали Робину слишком замысловатое чернильное пятно, и его сверхактивное воображение могло истолковать увиденное лишь так, а не иначе.

– Хочешь сказать, все было… по-другому?

Он покачал головой, реагируя не на слова, а на то, как я увиливал от главного вопроса. Мы назначили еще один сеанс на следующую неделю. Я поболтал с Джинни и парой постдоков. Все вокруг походило на мой классический кошмар: я читаю лекцию перед полным залом и не сразу понимаю, что у меня позеленела кожа. Робин похлопал меня по спине и подтолкнул к коридору; мы вышли из эмоционального инкубатора в мир.

Мы направились к парковке. Я засы́пал его вопросами обо всем, кроме того, о чем взрослость не позволяла спрашивать. Робби отвечал односложно, скорее сбитый с толку, чем раздраженный. Только когда я коснулся пропуском парковочного автомата в гараже и ворота распахнулись, он начал говорить по-настоящему.

– Папа, помнишь ту первую ночь в хижине в горах? Когда мы смотрели в телескоп?

– Конечно. Очень хорошо помню.

– Вот что я почувствовал.

Робби поднял руки перед лицом и развел их в стороны. В его памяти всплыло некое поразительное воспоминание – то ли о тьме, то ли о звездах.

Я свернул на Кампус-драйв и поехал в сторону дома, не сводя глаз с дороги. А потом раздался почти неузнаваемый голос инопланетянина на переднем сиденье:

– Ты же понимаешь, что твоя жена тебя любит?

Я высматривал разницу. Возможно, играл сам с собой в поддавки, поскольку знал, чьим чувствам он учится подражать. Потребовалось всего два сеанса, чтобы темная туча, в которую Робби погрузился после катастрофического инцидента у входа в Капитолий, распалась на перистые лохмотья.

В субботу, в конце июня, я пришел его будить. Он застонал от пробуждения и резких лучей солнца. И все же на этот раз поднял голову с подушки и ухмыльнулся, пусть и не перестал ныть.

– Папа! А сегодня будет сеанс?

– Да.

– Ура! – крикнул он мультяшным голоском. – Знаешь, мне это приносит пользу.

– Может, потом покатаемся в лодке?

– Серьезно? На озере?

– Я думал, просто на заднем дворе.

Он издал низкий горловой рык и оскалил зубы.

– Тебе повезло, что я не хищник.

Выбор одежды поверг его в задумчивость.

– Ах, эта рубашка. Я совсем забыл о ней. Хорошая рубашка! Почему я ее не носил? – Он вышел в гостиную полуодетый. – Помнишь ту пару пушистых носков, которые мне подарила мама, с отдельными пальцами и маленькими когтями на каждом? Что с ними случилось?

Вопрос заставил меня вздрогнуть. Я привык к прежним реакциям его мозга. Я не сомневался, что надвигается шквал.

– Ох, Робби. Это было сто размеров назад.

– Я знаю. Ну, честно. Мне просто любопытно. Я лишь хотел спросить, они все еще где-то у нас дома? Или какой-то другой ребенок носит их и думает, что он наполовину медведь?

– Что заставило тебя про них вспомнить?

Он пожал плечами, но не уклонился от ответа.

– Мама.

На меня нахлынули жуткие мысли. Но не успел я задать ему прямой вопрос, как он спросил:

– А что у нас на завтрак? Умираю с голоду!

Робби съел все, что я поставил перед ним. Он хотел знать, что необычного в овсянке (ничего) и почему апельсиновый сок такой кислый (без причины). Я убрал тарелки со стола, и Робби сел за него снова, напевая себе под нос мелодию, которую я не разобрал. Меня опять одолело неистовое любопытство по поводу причины экстаза, испытанного Али в тот давний день и записанного в лаборатории Карриера. Мой сын – ее сын – мельком видел эту причину, но не мог мне ничего объяснить.

Я отвел Робби в нейролабораторию для еще одного сеанса с отпечатком мозга его матери. Они с Джинни погрузились в привычную рутину. Я наблюдал за ним несколько минут, пока он передвигал фигуры на экране с помощью телекинеза. Потом вышел в коридор и заглянул к Карриеру.

– Тео! Как я рад! – Вероятно, последнее слово для профессора значило не то, что для всех остальных.