будет единственный наш контроль. Если же через три недели результата не будет или вы пропадете, значит, мы станем считать, что свой выбор вы сделали.

— Подождите, а вдруг со мной что-нибудь случится. Самолет упадет, в конце концов, они в последнее время падают часто, и я физически буду не в состоянии выполнить… — я запнулся, подбирая подходящее выражение, — …выполнить ваше задание?

— Если с вами, как вы сейчас выразились, что-нибудь случится, — ответил Гастон, — государственные чиновники поставят напротив вашей фамилии крест, и нам сразу станет об этом известно. У нас есть доступ к информации разного рода.

— А если меня задержит милиция?

— Значит, сделайте так, чтобы вас не задержали.

Я не знал, что еще спросить. Думал о мальчике, о родителях, о Монголе, обо всем сразу.

— Финансовую сторону решите с Вадимом, — Гастон посмотрел на часы и поднялся. — Если вам что-то еще непонятно, думаю, он сможет все разъяснить. Прощайте. Желаю вам разумной оценки моего предложения.

Я услышал, как за ним затворилась входная дверь. Мы остались в гостиной вдвоем. Прокофьев сидел, отвалившись на спинку кресла, курил и лениво поигрывал телефоном. Вокруг плавал табачный туман.

— Зачем ты это сделал? — усталым голосом спросил я у Вадима.

В ответ он одарил меня длинным презрительным взглядом.

— Зачем? — настойчиво повторил я вопрос.

Прокофьев раскрыл портфель, вынул из него кредитную карточку и, подавшись к столу, положил ее на листок, оставленный прежде Гастоном.

— Да перестань ты канючить! — с раздражением бросил он. — Тебе сделали редкое предложение, и не будь дураком, постарайся правильно им воспользоваться.

— Мне предложили убить человека.

— И что? — он вскинул на меня резкий взгляд. — Сделай это и наслаждайся дальнейшей прекрасной жизнью. Поверь, Гастон выполняет свои обещания, а может он многое. Намного больше, чем ты способен представить.

Он вынул чистый листок и, черкнув на нем свой телефон и пин-код карточки, придвинул его ко мне.

— Не забивай себе голову сопливыми мыслями. Все эти сантименты для глупых домохозяек и безынициативных плебеев, всю свою жизнь копошащихся в своем вонючем дерьме. Рассуждай здраво. Человек может умереть и сам по себе, у него может случиться инсульт, а может инфаркт. Возможно, в этот самый момент у него оторвался тромб и движется по кровеносному руслу. Или оторвется завтра, через полгода… Никто не знает, когда. Просто с твоим участием он уйдет раньше на несколько лет. Только всего! Радуйся тому, что предложение сделали тебе, не ему… — он кивнул на оставленную Гастоном записку. — Расслабься. На самом деле не все так трудно и сложно, как ты полагаешь. Просто нужно решиться. Наверное, это похоже на то, как в первый раз жене изменить, — усмехнулся Прокофьев. — Один раз трахнешь бабу на стороне и потом уже не думаешь о супружеской верности. Ты же был под венцом, должен об этом все знать.

Он еще раз осклабился, опять пошарил в портфеле и извлек из него бутылку «Мартеля». Не спрашивая меня, Прокофьев налил в пустой стакан коньяку, а после сделал из горлышка долгий жадный глоток.

— На банковской карточке лежат сорок пять тысяч рублей, — продолжил он, утираясь. — Этого хватит. Снимай деньги по своему усмотрению.

Он сунул бутылку в портфель, поднялся и, не прощаясь, направился к выходу.

— Будешь уезжать, оставь ключи у консьержа, — крикнул он уже из прихожей.

Я не ответил, сидел в оцепенении, под грузом пережитого, и старался собрать себя воедино.

Когда Прокофьев ушел, я взял со стола стакан и долго-долго смотрел его на просвет. После медленно выпил коньяк, с трудом различив его тонкий фруктовый вкус. Поднявшись с дивана, я прикурил сигарету и, пытаясь навести в голове хоть какой-то порядок, походил по гостиной. Несомненным было одно: произошедшее — не глупая шутка моего одногруппника. Гастон все предусмотрел. Он просчитал, как будут развиваться события, предвидел мою реакцию. Знал, как заставить меня отнестись к его словам со всей серьезностью, принудить поверить ему. Все было предельно просто. Никакого позерства, никакого спектакля, а потому — беспощадная правда. Они действительно выполнят заявленные ими угрозы. Раз эти люди смогли приставить пистолет к голове мальчика, значит, они способны сделать и следующий шаг — нажать на курок. Они уже мысленно сделали это. А мысль — несовершённое действие, несовершённое до поры. Предтеча поступка. И не важно, были в обойме патроны, или Монгол предварительно разрядил пистолет. Сейчас я стоял на распутье, и мне нужно было принять решение, какой дорогой пойти.

Коньяк меня спас — навалилась усталость. Я упал в кресло и стал изучать оставленную мне информацию.

Первый листок содержал сотовый номер Прокофьева. Я отложил его в сторону. На другом, из плотной желтой бумаги, на принтере было набито: «Нилов Семен Исаевич. 1957 года рождения. Адрес: г. Ханты-Мансийск, ул. Рознина, 27, кв.22». Далеко живет, отметил я.

Я затушил окурок, взял новую сигарету, облизал, чтобы табак тлел не быстро, несколько секунд подождал и прикурил. Откинувшись в кресле, я какое-то время смотрел на напечатанный адрес. Сигарета медленно таяла в пальцах. Когда она догорела, я вытащил из пачки другую. Поднес огонек. Мысли не подчинялись. Таким же манером я сжег еще две сигареты, потом встал, сбросил одежду, прошел в ванную комнату и забрался под душ.

Выйдя из ванной, я собрал в сумку вещи и отыскал в карманах бумажный обрывок с телефоном Евгении. Она ответила сразу.

— Привет, это я… Узнала?

— Ну конечно, узнала! Привет!

— Мне очень нужно с тобою увидеться.

— Я до вечера на работе. Приходи, буду ждать. Придешь?

— Договорились, приду, — я был несказанно рад ее беспечному голосу, такому близкому и нужному мне сейчас.

— Тогда до вечера. Извини, у меня за столиком люди.

— Хорошо, до вечера. Жди, я приду…

Я выключил телефон, вынул из холодильника водку и смешал ее с апельсиновым соком.

«Для чего им все это нужно?» — размышлял я, время от времени забывая о стакане в руке. Если бы я задал этот вопрос напрямую, вряд ли получил правдивый ответ. Гастон сообщил только то, что мне следует знать. Может быть, они таким образом развлекаются? Когда имеешь большое количество денег, обычные удовольствия уже не вызывают прежних эмоций. Все, в конце концов, приедается, жизнь становится скучной, и начинает хотеться все более острых, изощренных забав. А наблюдать за игрой человека со смертью во все времена считалось любимым занятием публики. Пляска смерти привлекает людей, она их прельщает, как прельщает и завораживает глубокий обрыв, высокое пламя…

«С другой стороны, если бы это было обычное развлечение, они бы пожелали увидеть, как все разрешится, — возразил я себе. — А как видно из разговора, для них важен лишь результат.