не выходило. Алкоголь окончательно расползся по моему организму противной гидрой. Из волшебной веселящей энергии он превратился в подкатывающую к горлу отвратительную дурноту, справляться с которой становилось с каждой минутой труднее. Я чувствовал, что меня может стошнить. Стараясь побороть очередной наплыв слабости, я отыскал между подушек надкушенный персик и разом съел его. На время мне сделалось легче…

Собираясь совершить новый заход, Прокофьев приблизился к зеркалу. Он опустился перед ним на колени, снял тускло блестевшую никелем крышку, и втянул в себя очередную порцию кокаина. Энергично тряхнув несколько раз головой, он резко поднялся и медленно обвел комнату вмиг переменившимся, недобрым взглядом. Его глаза, потемневшие и ставшие незнакомыми, остановились на мне. Он смотрел на меня, как мне почудилось, очень долго. Неотрывно, тяжело, странно. Меня опять начало сильно мутить. Чтобы сдержаться, я схватил одну из подушечек и с силой вцепился в ее угол зубами. Прокофьев продолжал мрачно глядеть на меня. Потом он вдруг громко захохотал, властно взял голую Кристину за локоть и увел ее с собой из гостиной…

8

Утром я чувствовал себя на удивление сносно. Голова была легкой и светлой, а вот в мышцах обосновалась ленивая вялость. Прокофьев, напротив, выглядел энергичным и очень бодрым. Он проснулся раньше меня и успел соорудить внизу простенький завтрак. Я обменялся с ним односложными фразами и вышел на улицу подышать. Снаружи по-прежнему была непогода, порывами дул резкий ветер и сек наискось дождь. Девушек в доме не было. Вадим сообщил мне, что за ними приходила машина, и что они два часа как уехали.

— Даже не попрощались, — с иронией бросил я, — я буду скучать.

Прокофьев ничего не ответил. Мы неспешно позавтракали холодной курятиной и к полудню вернулись в окутанный мороком, вымокший город.

Всю дорогу я восстанавливал события прошлого дня, стараясь воскресить их хотя бы в примерных деталях. Что-то припоминалось, а в каких-то местах зияли огромные дыры. Последнее, что отпечаталось в памяти — то, как мы остались с Аленой в гостиной одни.

…Алена сидела на полу, рядом с припудренным зеркалом. У стены, возле диванчика, обессиленной массой покоился я. Девушка бесстыдно смотрела мне прямо в глаза и медленно, томно водила длинными пальцами по своему обнаженному телу. По груди, по бедрам, по животу… Я видел, как ее губы мелко подрагивали, и как она в сладкой истоме закатывала глаза, когда ласкала себе соски, или когда ее пальцы проскальзывали к лобку. Я лежал на куче подушек и едва мог двинуть рукою. В один из моментов я с задором ей подмигнул и зачем-то состроил комичную рожу. В ответ Алена весело рассмеялась и высунула язык. Ее улыбка и ряд белых зубов, в одном из которых сверкало золотое зерно — вот что я еще помнил. После этого я отключился…

В начале первого мы подъехали к шестиэтажному дому. Я вышел из «БМВ» и окинул взглядом окрестные здания. Со вчерашнего дня в местном пейзаже мало что изменилось. В основном все было, как накануне: пустынно, чуждо и сыро. Лишь две детали не совпадали с бывшей картиной: теперь под грибком сидел бездомный лысый мужчина, а на парковке, на месте «Хонды», стоял «Ягуар» с затемненными стеклами. В остальном все было как прежде.

Пока я оглядывал двор, Прокофьев извлек из багажника портфель коричневой кожи, закрыл машину, и мы заскочили в подъезд. В лифте ехали молча. Я без желания размышлял над своими дальнейшими планами, а он неотрывно смотрел на кнопки на гладкой панели и казался как будто бы озабоченным.

На площадке рядом с квартирой я полез за ключами. Пока я их вынимал, Вадим повернул медну ручку и дверь, к моему удивлению, без труда отворилась. Я вопросительно посмотрел на Вадима, но он ничего не сказал. Только знаком предложил мне войти, после чего первым ступил за порог.

В прихожей, повесив на вешалку зонт и продолжая недоумевать, что все это значит, я зашел вместе с Вадимом в зал. И тут выяснилось, что в квартире мы находимся не одни. В гостиной, в ближнем от лоджии кресле, сидел прилично одетый мужчина, который читал моего Хемингуэя. На наше появление в комнате он не обратил никакого внимания, даже не шелохнулся. Ничего не изменилось в его лице, ни одна мышца не дрогнула. Я внимательно вгляделся в мужчину и сразу его узнал.

Прокофьев молчком указал мне на диван. Я послушно опустился на выпуклое сиденье и в очередной раз с вопросом в глазах поглядел на Вадима. Тот, устроившись в свободном кресле, поставил портфель на пол и сделал вид, что не замечает моего взгляда. Я продолжал настойчиво смотреть на него. С нашим появленьем в зале в облике моего одногруппника произошли глубокие перемены, мне непонятные. Теперь Прокофьев больше походил на мелкого клерка, нежели на уверенного хозяина фирмы. Он не только никак не проявлял себя, наоборот, внимательно ждал указаний.

Мы сидели, молчали, и ничего не случалось. Мне показалось, что минуты безмолвия расширились в бесконечность, открыв в привычном течении хроноса огромную пропасть. Мне представилось, будто я выброшен в открытый космос и все вокруг замерло на века. Я вспомнил о своей теории времени и подумал, что сейчас я, Прокофьев и этот читающий господин стареем по-разному. Они как обычные люди, а я совершенно не старюсь, остаюсь молодым…

Время стояло. Я терпеливо ждал. Наконец незнакомец закончил читать. Он аккуратно положил книгу на стол и перевел взгляд на меня. После этого снова потянулись нескончаемые секунды безмолвия.

Наконец господин медленно произнес:

— Здравствуйте… — и он назвал мою, очень редкую, фамилию.

— Добрый день, — вежливо ответил я, больше не обращаясь за подсказкой к Прокофьеву. Я догадался — сейчас ему была отведена роль подмастерья.

Я узнал незнакомца, это был Седовласый. Владелец галереи старинных икон. Это его черный «Ягуар» стоял там, внизу, во дворе. Я не мог понять, что происходит, что этот господин делает здесь, и каким образом он связан с Прокофьевым. Я не знал, что подумать. Я сидел и терпеливо ждал объяснений — к чему все идет.

— Моя фамилия Гастон, — представился Седовласый.

Как и в прошлый раз, сейчас на нем был безупречный светлый костюм из дорогой тонкой ткани, правда, уже другого, более густого оттенка. — Причем правильным является любое ударение, как на первый, так и на второй слог. Хотите Гастон, хотите Гастон. Как вам угодно. Видите, моя фамилия такая же редкая, как и ваша, пускай и не столь уникальная.

Он выжидающе замолчал. Я тоже молчал, одновременно исподволь изучая Гастона. Умное моложавое лицо с различимыми волевыми чертами. Темные волосы обильно