– Завтра вряд ли, – хладнокровно сказала она, внимательно следя за его руками.

– Это еще почему?

– Потому что воскресенье, растяпа. В лучшем случае – послезавтра. Надеюсь, до понедельника все мы как-нибудь доживем.

Ждать до понедельника не пришлось: уже к вечеру Джулии стало лучше, и она, кое-как угомонив детей, бурно радовавшихся тому, что мама в кои-то веки не занята работой, смогла вернуться в кафе. Узнав, что за время ее отсутствия Римма помогала Ромоло, Джулия чуть не бросилась ей на шею:

– Спасибо тебе огромное, дорогая! Какая же ты все-таки прелесть! Ты нас всех очень выручила! Я так рада за Ромоло: до чего же ему с тобой повезло!

Римма смущенно улыбнулась: слышать такие восторги было, конечно, лестно, но сама она не видела в своем поступке ничего особенного. Когда близкие люди помогают друг другу – это нормально и правильно. Подумаешь, полдня попринимала заказы и походила с подносом между столиками и кухней! Это же не раненых под огнем с поля боя вытаскивать и не стоять полуголодной сутками у станка – все для фронта, все для победы… Хотя откровенное удивление Ромоло и Джулии заставили ее подозревать, что для них подобный поступок стал чем-то из ряда вон выходящим.

Произведенное днем впечатление тем же вечером принесло Римме неожиданные плоды, причем очень приятные. Пока она принимала душ, Ромоло ухитрился до неузнаваемости преобразить их мансарду: притащил откуда-то снизу резной марокканский столик, уставил его вином и тарелками с сыром и фруктами, повсюду зажег свечи, подобрал отличную музыку. Выйдя из ванной, Римма с удивлением огляделась по сторонам: их скромное обиталище превратилась в уютный романтический уголок. Ромоло ждал ее с бокалом вина в одной руке и розой в другой.

– Прошу, моя госпожа… – протянул ей бокал и склонился в низком поклоне, коснувшись цветком лба, губ и сердца.

Эта вечеринка в восточном стиле, затянувшаяся глубоко за полночь, окончательно убедила Римму, что о решении связать судьбу с таким человеком ей никогда не захочется пожалеть. Ночь прошла фантастически: Ромоло был внимателен, заботлив и нежен, вновь много расспрашивал ее о жизни дома, в России, и рассказывал о себе в ответ на ее настойчивые просьбы. Конечно же, речь снова зашла о его работах, и тогда он достал большую папку с рисунками. Он сделал их прошлым летом, в Равенне, куда вырвался буквально на пару дней, чтобы побывать на могиле Данте и порисовать тамошние древние романские церкви. Как непохожи были они на пышные соборы Рима! Перебирая листы, Ромоло оживился, вспоминая поездку, и вдруг стал читать наизусть стихи. Римма слушала замерев. Сонеты текли неспешно, один за другим, сплетаясь в бесконечную гирлянду волнующих и прекрасных образов: Данте, Петрарка и, неожиданно, даже Шекспир на языке оригинала – тридцать третий сонет. Ромоло был задумчив и словно бы читал для себя, совсем позабыв о ее присутствии, – без нарочитости, без своего привычного пафоса, который так ее порой забавлял.

Чуть слышно потрескивали фитили, колебалось пламя свечей. Тонкие пальцы скользили по желтоватым листам, перекладывали их медленно, монотонно, словно каменщики, строители тех самых соборов, терпеливо возводили из тонкого византийского кирпича могучие многометровые стены.

Лишь когда она сама потянула у него из рук папку, он позволил себе обнять ее и, улыбнувшись, сказал:

– Ты в совершенстве говоришь на моем языке, а я все эти дни был так беспечен, что не удосужился выучить на твоем даже нескольких фраз. Как будет по-русски «моя любимая»?

Римма ответила.

– Звучит, словно музыка. Так много гласных! – восхитился он, повторяя за ней незнакомые слова. – А как сказать «я люблю тебя», «ты самая прекрасная девушка на земле»?

Она начала произносить фразы, медленно выговаривая слоги в словах. Он неотрывно смотрел на ее губы, потом покачал головой:

– Нет, сразу по-русски у меня хорошо не получится… Римма, ты станешь моей женой?

– Что ты сказал? – растерялась она.

– Я прошу тебя выйти за меня замуж, – повторил он. – Я люблю тебя. Ты правильно сегодня сказала в кафе: я законченный раздолбай. Видишь, у меня даже кольца нет, – он виновато развел руками и, опустившись на колени, поднес ее пальцы к губам. – Но клянусь тебе: я буду любить тебя до последнего вздоха. И никогда, никогда не обижу! Я сделаю все, чтобы ты была счастлива каждый день, каждое мгновение своей жизни. Поверь, мы будем самой счастливой парой на свете! Пожалуйста, если чувствуешь, что не готова ответить сразу – не отвечай ничего. Если честно, у меня сейчас все поджилки трясутся… – он на мгновение замялся, но тут же улыбнулся и вновь стал тем Ромоло, которого она знала: веселым и беззаботным. – Вот теперь я понимаю, почему предложение руки и сердца делают, становясь на колени: чтобы в самый важный момент ноги не подкосились!

Римма по-прежнему молчала, потрясенная услышанным, и тогда он вновь посерьезнел:

– Сказанного этой ночью я назад не возьму. Я люблю тебя, и хочу прожить с тобой всю отпущенную мне жизнь. Думай, сколько понадобится, хорошо? Я буду ждать твоего ответа.

* * *

Вечером в воскресенье Джулии опять стало плохо, и обеспокоенный Драгош даже взял в понедельник отгул, чтобы свозить жену к врачу. Пока та усаживалась в машину, он разговаривал с Ромоло. Похоже, разговор был не из приятных: на прощание Драгош бросил несколько вызывающе-резких фраз. Римма видела, как сошлись к переносице брови ее любимого, пока он провожал взглядом сестру с мужем.

– Что это с ним? – спросила она, когда машина уехала.

– Назвал нас рабовладельцами, вот что, – сердито ответил Ромоло. – Матери он такое сказать никогда не отважится, а мне – запросто. Вот только он перекладывает с больной головы на здоровую. Дело-то не в нас, Драгош сам хорош! Джулия мне говорила, что в последний визит врач выписал ей таблетки от давления, и у Драгоша чуть не случился припадок, когда он пришел в аптеку с рецептом. Вернулся домой, ничего не купив. Сказал – слишком дорого, как-нибудь обойдется. Зато мы теперь у него рабовладельцами стали.

Римма задумалась. Эта проблема была явно не из тех, где имеется надежда на решение «само собой». Драгош прав – Джулии в ее положении действительно становится с каждым днем все тяжелее работать, учитывая, что к тому же на ней еще и двое крайне непослушных маленьких детей. Скоро появится и третий, – а с новорожденным ребенком на руках работать Джулия уж точно не сможет. Нанимать же еще кого-то, «чужого», синьора Лукреция была категорически не согласна, считая, что дела в кафе идут недостаточно хорошо, чтобы платить семейные деньги постороннему человеку. И все это вместе значило только одно – Ромоло придется работать с утра до ночи, без выходных, отдыха и даже возможности побыть с Риммой. И ее такая перспектива совсем не устраивала.

– Я могла бы иногда подменять Джулию, чтобы она не так уставала, – предложила Римма.

– Вот уж нет! – горячо возразил Ромоло. – И слышать не желаю об этом. Ты – моя невеста, а не…