Билл послушно идет за Хелен в кухню, где они тушат свет, а потом желают нам спокойной ночи.

Когда родители поднимаются наверх, к себе в спальню, Тэйт провожает меня в мою комнату. Подойдя к двери, подхватывает прядь моих волос и накручивает ее на палец, а потом отпускает.

– Мне понравился сегодняшний день, – говорю я ему. – С тобой.

Он поднимает глаза, улыбаясь одним уголком рта.

– Надеюсь, завтра, на Рождество, ты получишь все, чего тебе хочется.

– Я тоже, – отвечаю я. А про себя думаю: Все, чего я хочу на Рождество, – это ты.

Тэйт оставляет меня у двери комнаты и удаляется по коридору. Я смотрю ему вслед до тех пор, пока он не исчезает в своей спальне, тихо прикрывая за собой дверь.

* * *

Я должна оставаться у себя в комнате.

Должна лечь спать.

Все звуки в доме стихли, но мой ум не желает отключаться.

Тэйт – все, о чем я могу думать. Этот день был слишком идеальным: жаркие объятия у стены оленьего загона, а потом этот нежный поцелуй между рядами елок – губы Тэйта поведали мне обо всем, что он, похоже, не способен выразить словами.

Я дважды прохожу по комнате из конца в конец, касаюсь окна, оставляя на ледяном стекле отпечатки пальцев. Снег продолжает падать, образуя полумесяцы на карнизах с внешней стороны дома.

Я хочу его.

Открываю свой чемодан и роюсь в кипе одежды. Наконец нахожу, что искала: кружевное белое платье. Тэйт купил его мне в тот день в универмаге «Барниз», но я его так ни разу и не надевала, и, уж конечно, не думала, что в этой поездке у меня будет повод его примерить. Однако все равно взяла его с собой – я упаковала в чемодан почти все содержимое шкафа, беспокоясь, что мне нечего будет надеть.

Я раздеваюсь, оставляя одежду на полу, и осторожно надеваю тонкое платье. Невесомая ткань из чистого шелка облегает мое тело.

Сверху накидываю черный халат – тоже подарок Тэйта, – и подвязываю его шелковистым поясом вокруг талии.

Я действительно это делаю.

На цыпочках иду по паркету; сердце беспорядочно колотится, никак не может войти в ровный ритм, успокоиться.

И вдруг я замечаю, как впереди меня что-то движется в темноте.

Застываю на месте, прижимая халат к груди, – испугавшись, что это вышел кто-то из родителей, чтобы выпить стакан воды или перекусить. Но потом тень приобретает очертания, бесшумно приближаясь ко мне по коридору: Рокко. Подойдя, пес поднимает голову и обнюхивает мою ногу. Я провожу рукой по его мохнатой голове, чешу за ухом, и он виляет хвостом, случайно ударяя им по стене. Потом разворачивается, успокоенный тем, что это я, а не какой-нибудь незваный гость, и неторопливо возвращается к камину в гостиной.

Сегодня холодно, и по моим голым ногам поднимаются мурашки.

Я останавливаюсь у двери в комнату Тэйта. Из-за нее доносятся какие-то слабые звуки – я догадываюсь, что это гитара. Поднимаю кулак и прижимаю его к шероховатой деревянной панели. Потом стучу, один раз, потом второй, но очень тихо. Звуки гитары не затихают, и Тэйт не подходит к двери. Дрожа, я берусь за дверную ручку.

В углу комнаты зажжена лампа, у противоположной стены – кресло и комод с зеркалом. Тэйт сидит на краю кровати, прижав гитару к груди, в массивных наушниках, а перед ним лежит открытый блокнот. Он напевает, глядя на кружащийся за окном снег, и перебирает струны гитары так непринужденно, словно мелодия сама льется из его пальцев. Я узнаю ее: это та самая мелодия, которую он напевал мне на ухо в самолете.

А потом он останавливается, накрывает струны ладонью, резко обрывая звук. Повернувшись, замечает меня в дверях.

– Шарлотта? С тобой все в порядке? – Тэйт снимает наушники и откладывает их в сторону.

– Ты писал музыку, – говорю я, переступая порог его комнаты. – Ты давно этого не делал.

Тэйт смотрит на гитару, потом на окно, а потом снова на меня. В мерцании лампы на стенах комнаты лениво танцуют тени, появляясь из темноты и снова растворяясь в ней.

– Прилив вдохновения, – произносит он, и его взгляд теперь прикован ко мне; он смотрит на меня со знакомой примесью желания и ледяного контроля, который, как мне всегда кажется, вот-вот треснет. – Я разбудил тебя? Играл слишком громко?

– Нет. – Я качаю головой, собираясь с духом. Электрические импульсы пронизывают мою кожу. – Я просто хотела тебя увидеть.

Его взгляд опускается ниже и застывает, прикованный к какой-то части моего тела, но у меня перед глазами все слегка размыто, комната словно плывет.

– Я достаточно долго ждала, – отчетливо слышу собственный голос. Подхожу к нему еще на шаг. Тэйт – на расстоянии вытянутой руки от меня, но я к нему не прикасаюсь. Вместо этого мои пальцы развязывают тонкий шелковистый пояс, поддерживающий халат, и тот распахивается, под ним – белое платье. Я больше не дрожу – я уверена в себе.

На сей раз Тэйт меня не остановит. Он тоже хочет меня – я знаю это, вижу по его глазам, которые оглядывают мое тело под тонкой тканью облегающего платья. Я берусь за ворот халата, и он сползает на пол по моим рукам. Губы Тэйта как будто подрагивают, потом приоткрываются, словно он собирается что-то сказать, но слова не идут.

Вдруг, как от вспышки света, все стало четким и ясным.

Слыша ровный стук собственного сердца, наконец я провожу ладонями по его груди, чувствуя ткань и твердые мускулы под ней. Его запах – на моих губах, он по-прежнему пахнет океаном, хотя мы в тысяче километров от него.

– Шарлотта.

Я берусь за тонкую бретельку платья, на мгновение замираю, а потом спускаю ее вниз. Она легко спадает с плеча, скользя по руке. Под этой тончайшей вуалью ткани нет ничего. Сердце трепещет и бьется о ребра. Живот сводит от возбуждения.

Тэйт поднимает руку, прикасается к бретельке на другом плече и придерживает ее.

– Я же сказал тебе, Шарлотта, – вполголоса произносит он, сосредоточив взгляд на бретельке, которую держит между пальцами. И еще: – Я сказал тебе, что все должно быть по моим правилам. – Он быстро убирает руку, оставляя бретельку на прежнем месте, а потом, коснувшись моей руки, и другую возвращает на плечо.

Все внутри меня кричит: Нет. Мой взгляд мечется по лицу Тэйта, но его глаза серьезны, холодны и бесчувственны.

– Я же говорил тебе, что все должно быть по-моему, Шарлотта, – повторяет он, и мне хочется закричать. Мне хочется съежиться, спрятаться. – Прости, что…

– Не надо, – обрываю его я. Чувство унижения нарастает во мне, переполняет меня, угрожая сжечь меня изнутри. – Не трудись.

Его темные глаза кажутся еще темнее прежнего, их будто заволокла какая-то чернота, за которой я ничего не могу разглядеть.

У меня раскалывается голова, кровь пульсирует в висках. Меня никогда еще так не унижали. Наклонившись, поднимаю с пола черный халат и выхожу из спальни Тэйта. Он не сходит с места. Удаляясь, ощущаю на себе его взгляд, но не оглядываюсь. В глазах жжет.