Тем не менее события на севере региона приняли для русских войск не очень благоприятный оборот. Лето 1827 года было чрезвычайно жарким и засушливым. Более всего страдали войска под началом Красовского, и 21 июня, после более чем двухмесячной засухи, командир был вынужден отвести их. Он сделал это еще и потому, что с большим основанием полагал, что обозы со всем необходимым для осады прибудут не раньше августа.

Красовский остановился в Эчмиадзине. Однако, запасаясь продовольствием и оставив в монастыре пушки, он отошел 30 июня еще дальше, оставив в гарнизоне всего лишь батальон пехоты и небольшой отряд армянской добровольческой кавалерии. Этого было слишком мало в данных обстоятельствах, и результат оказался ужасным. Хан Эривани, воодушевленный снятием осады, на что он и не надеялся, 4 июля атаковал монастырь. Однако Красовский был неподалеку, и атака была отбита. Совсем по-другому сложились обстоятельства, когда месяцем позже персидская армия под предводительством самого Аббас-Мирзы внезапно появилась перед Эчмиадзином. Аббас-Мирза хотел воспользоваться бездействием Паскевича, взять монастырь и двинуться через Гюмри на Тифлис, разрушить эту столицу и вернуться через Карабах. Красовский позднее писал, что этот смелый план был вполне реален, но не был воплощен исключительно благодаря его собственным действиям. Однако, говоря это, он отвечал на язвительные упреки своего главнокомандующего, и, хотя его мнение может быть и верно, сейчас очень трудно сказать, следует ли винить во всем его или Паскевича. Возможно, виной всему было лишь стечение обстоятельств. В любом случае Эчмиадзин с его бесценными реликвиями, горсткой монахов во главе с католиком Нарсесом V и малочисленным русским гарнизоном оказался в опасности. Монастырь был просто не способен долго сопротивляться; к Красовскому незамедлительно обратились о скорейшей помощи. И вот этот генерал, в чьей храбрости никто и никогда не сомневался, собрал 1800 пехотинцев, 500 кавалеристов и 12 пушек и вышел из Дженгули 16 августа. Пути до Эчмиадзина было 35 верст, но дорога проходила по обрывистым горам и глубоким ущельям. Стояла невыносимая жара, а 30 000 персов преградили дорогу русской армии. История сражения, известного как битва при Аштараке, – одна из самых волнующих в анналах Кавказской войны. Офицеры и солдаты сражались с невиданной храбростью и упорством. Бок о бок с ними сражался и Красовский: он всегда оказывался там, где было опаснее всего, там, где враг прорывал оборону русского войска. Он был ранен в руку; под ним были убиты две лошади; уничтожение его войска казалось неизбежным. Затем должен был пасть и Эчмиадзин, и тогда Грузия не смогла бы избежать по крайней мере катастрофических разрушений. Однако, воодушевленные героизмом своего командира, русские продолжали сражаться и наконец 17 августа сумели прорваться сквозь заградительные кордоны врага – «те, которые еще остались». В последний момент возникла паника, и к спасительным стенам монастыря хлынула беспорядочная толпа. В монастыре престарелый патриарх в течение всего сражения держал в руке римское копье, запятнанное кровью Христа, молясь за победу русских войск. И вот, когда гарнизон сделал вылазку за пределы монастыря, персы, потеряв самообладание, отступили к Азербайджану и Эчмиадзин был спасен, хотя и очень дорогой ценой. Из небольшой армии численностью в 2300 человек, которая выступила из Дженгули накануне, осталось в живых менее половины. Были убиты 24 офицера и 1130 рядовых; героическими усилиями солдат все пушки были спасены; однако провиант и амуниция погибли. Потери же персов составили всего 400 человек.

В то время очень много спорили о том, была ли битва при Аштараке победой русского войска или поражением. Однако Красовский добился поставленной цели, и даже те, кто осуждал его действия как генерала, не могли не восхищаться его мужеством и героизмом. Сам он считал, что спас Грузию. Однако в этом с ним трудно согласиться, если мы предположим, что, если бы обитатели Эчмиадзина были эвакуированы после отступления из Эривани, он бы столкнулся с силами Аббас-Мирзы там, где ему самому было бы более удобно, не ослабленный наличием гарнизона в монастыре и усиленный Карабахским полком, который находился всего в 4 днях марша от него. По мнению Паскевича, войска были настолько деморализованы, что две роты, занятые заготовкой фуража, бежали при виде десятка мирных татар, бросив оружие. К чести Николая I надо сказать, что, при всем своем расположении к Паскевичу, он в этот раз и в других случаях предпочитал хвалить своих подчиненных за успехи, а не порицать их за ошибки.

Информация о том, что произошло с войском Красовского, дошла до Паскевича не сразу, хотя тот находился всего в 160 километрах от места сражения. Однако, когда к концу августа известия об этом все-таки просочились, а позже подтвердились официальными донесениями, главнокомандующий счел крайне необходимым сместить Красовского с должности. Поэтому он отказался от первоначального намерения вторгнуться в Азербайджан и двинулся на Эчмиадзин, куда добрался 5 сентября, чтобы возобновить осаду Эривани. Взятие города стало необходимостью из-за все возрастающей угрозы столкновения с Турцией. Однако сначала было необходимо взять Сердар-Абад, большую, хорошо укрепленную деревню, расположенную немного к югу от дороги между двумя вышеупомянутыми местностями и обороняемую 1500 бойцами под командованием Хусейна, брата Хасана, храброго и энергичного хана Эривани, «самого плохого офицера, которому только и можно было доверить эту обязанность». Осада длилась 4 дня – с 16 по 20 сентября, – когда гарнизон попытался бежать, однако, потеряв более 500 человек убитыми и захваченными в плен, сдался на милость победителей. Три дня спустя русская армия вновь возникла под стенами Эривани. Теперь осада велась по всем правилам под руководством талантливого командира М.И. Пущина, бывшего военного инженера, офицера, разжалованного в рядовые за участие в восстании декабристов, и 2 октября Эривань сдалась русским. Хасан был взят в плен; меч Тамерлана, его самое драгоценное имущество, был преподнесен Красовским императору. 4000 персидских пехотинцев были взяты в плен; русские также захватили 49 пушек и много других трофеев. Как и Нахичевань, Эриванское ханство стало и осталось русской провинцией. Паскевич был награжден Георгиевским крестом II степени и стал именоваться Эриванским. Другие офицеры также были награждены. Однако Пущин, которому принадлежала главная роль во взятии столь укрепленной крепости с малыми потерями, был всего лишь повышен до звания унтер-офицера, поскольку Николай никогда не забывал и не прощал политических преступлений.

Генерал-лейтенант Монтейт писал: «Сопротивления почти не оказывалось, однако нападавшие стали вести себя в городе так, как будто взяли его штурмом. К чести Паскевича, он сразу же положил конец беспределу, который неизбежен, если объект взят без капитуляции».

Нельзя не отметить, что до сих пор война велась весьма хаотично. Планы разрабатывались и в Петербурге, и на месте, подвергались взаимной критике, изменялись в лучшую или худшую сторону без достаточных на то оснований, а потом оказывалось, что на практике они неприменимы. Критические замечания Ермолова использовались его сторонниками, чтобы доказать его конечную правоту. Однако ввиду его странного бездействия на ранней стадии операции сомнительно, чтобы он преуспел на поле битвы против персидской армии. Паскевичу не хватало знания местных особенностей. Ему также мешал взрывной характер и некоторые другие черты, которые лишали его помощи людей, чей опыт дополнял бы его собственные недостатки. Однако, помимо таланта военачальника, Паскевич обладал верой в себя и презрением к врагу. Последнее качество весьма опасно, однако вкупе с безудержной смелостью и мужеством оно просто необходимо, когда уступающие численностью войска ведут бой с таким врагом, как персы. Русские командиры еще со времен Петра Великого и включая самого Паскевича раз за разом доказывали, что когда присутствует этот дух, то не страшно никакое численное превосходство врага. Этот дух – непременное условие победы над недисциплинированными (или полудисциплинированными) ордами шаха. Поэтому возникает обоснованное сомнение: привела бы чрезмерная осторожность Ермолова к таким же блестящим результатам, что и дерзость Паскевича; поставил бы он Персию на колени, как это сделал Паскевич, чтобы позволить России перебросить войска против Турции, гораздо более грозного врага, война с которым была уже неизбежной. Как бы то ни было, данная кампания была полна неожиданностей, приятных и не очень. Для самого главнокомандующего и еще более – для Николая к числу последних относились трудности с получением и доставкой провианта, задержки с передвижением войск, отступление под Эриванью и многие другие неприятности. Сюрприз другого рода теперь должен был доставить радость царю, но не его высокомерному и ревнивому помощнику. Мы знаем, как часто Ермолов пожинал плоды победы, добытой вопреки его приказам великолепным Мадатовым. Паскевичу, в свою очередь, предстояло пожинать лавры от победы, одержанной в сходных обстоятельствах одним из его самых способных подчиненных. Однако у Паскевича не было великодушия Ермолова, и он всегда резко критиковал любое отклонение от его распоряжений, которые должны были принести ему триумфальный успех.