Мы все отправились в ресторан, где Меррик, положив свертокна колени, молча проглотила огромный сэндвич с жареными креветками и выпила дведиетические кока-колы. Было видно, что она устала плакать, в ее печальномвзгляде читалось огромное, непоправимое горе.

Маленький ресторанчик показался мне очень экзотичным местом:замызганные полы, грязные столешницы, но самые жизнерадостные официанты иофициантки и самые веселые клиенты.

Я был опьянен гипнотической атмосферой Нового Орлеана иоказался во власти магии Меррик, хотя она не произнесла ни слова. В то время яеще не подозревал, что самые странные вещи меня ждут впереди.

Словно во сне мы вернулись в Оук-Хейвен, чтобы принять душ ипереодеться к ночному бдению. В Обители нас встретила молодая женщина, вернаяслужительница Таламаски, имя которой я по понятным причинам здесь не назову.Она помогла Меррик и подобрала для нее новый наряд: темно-синее платье исоломенную шляпку с широкими полями. Эрон сам навел последний лоск на еелакированные туфельки. В руках Меррик держала четки и католический молитвенник,украшенный жемчугом.

Но, прежде чем вернуться в Новый Орлеан, она захотелапоказать нам содержимое свертка, принесенного из комнаты крестной.

Мы прошли в библиотеку, где я еще совсем недавно впервыеувидел Меррик. В Обители наступило время ужина, поэтому комната былапредоставлена в наше полное распоряжение.

Когда Меррик развернула ткань, я был поражен, увидев древнююкнигу: рукописный фолиант с великолепными иллюстрациями на деревянномпереплете, порядком разрушенном, так что Меррик обращалась с ним чрезвычайнобережно.

– Эта книга досталась мне от Большой Нанэнн, – пояснилаМеррик.

Во взгляде девочки, обращенном на пухлый том, читалосьискреннее почтение. Она позволила Эрону взять книгу в руки и вместе с тканьюперенести на стол, поближе к свету.

Пергамент – самый прочный материал, когда-либо изобретенныйдля книг, а этот фолиант был таким древним, что ни за что бы не сохранился,будь текст написан на чем-либо другом. Ведь даже деревянная обложка разве чтоне разваливалась на куски. Меррик сама взяла на себя смелость отодвинутьверхнюю доску, чтобы дать нам возможность прочитать титульный лист.

Надпись была сделана на латыни, не представлявшей для меня,как и для любого служителя Таламаски, ни малейшей трудности. Я перевел еемгновенно:

«ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ ВСЕ ТАЙНЫ

МАГИЧЕСКИХ ИСКУССТВ,

ПРЕПОДАННЫХ ХАМУ, СЫНУ НОЯ,

БОДРСТВУЮЩИМИ

И ПЕРЕДАННЫХ ЕГО ЕДИНСТВЕННОМУ СЫНУ

МИЦРАИМУ».

Осторожно приподняв эту страницу, которая была прошита, каки все остальные, тремя кожаными ремешками, Меррик открыла первый измногочисленных листов магических заклинаний, написанных поблекшим, но ещечетким и очень плотным латинским шрифтом.

Это была самая старая из всех колдовских книг, которые якогда-либо видел, и, если верить, разумеется, титульному листу, онапретендовала на то, что является самым ранним сводом заклинаний черной магии,известным со времен Потопа.

Я отлично знал предания, связанные с Ноем и его сыном Хамом,и даже еще более раннюю легенду, по которой сыны Божии обучили магии дочерейчеловеческих, когда стали входить к ним, как гласит Бытие.

Даже ангел Мемнох, совратитель Лестата, по-своемурассказывал это предание: якобы его совратила дщерь человеческая, когда онбродил по земле. Хотя, конечно, в то время я еще ничего не знал о Мемнохе.

Как мне хотелось остаться наедине с этой книгой! Я жаждалпрочитать каждый слог, мечтал поскорее вручить ее нашим экспертам, дабы тепроверили ее бумагу, чернила, а также исследовали стиль.

Большинство читателей моего повествования не удивляет тотфакт, что существуют люди, умеющие с одного взгляда определять возраст книг. Як их числу не принадлежал, но твердо верил, что лежавший передо мной раритетбыл переписан в каком-то монастыре уже в христианскую эпоху, но до того, какВильгельм Завоеватель приблизился к английскому побережью.

Иными словами, датировать книгу следует, скорее всего,восьмым или девятым веком. Склонившись, чтобы прочесть первую страницу, яобратил внимание на надпись, гласившую, что «это подлинная копия» гораздо болеераннего текста, дошедшего до нас, разумеется, от самого Хама, сына Ноя.

Как много легенд окружало эти имена!

Но самое поразительное, что эта книга принадлежала Меррик, иименно Меррик показывала ее нам.

– Это моя книга, – повторила она. – И я знаю, какколдовать по ней. Я знаю все ее заклинания.

– Но кто научил тебя ее читать? – спросил я, не в силахскрыть волнение.

– Мэтью, – ответила она. – Тот человек, которыйвозил меня и Холодную Сандру в Южную Америку. Он страшно разволновался, когдаувидел эту книгу среди других. Конечно, в то время я мало что в ней понимала, авот для крестной это не составляло никакого труда. Мэтью лучший из всех мужчин,кого мать приводила в дом. Когда с нами был Мэтью, в доме царили покой ивеселье. Но о нем поговорим в другой раз. А сейчас хочу сказать, что вампридется позволить мне оставить эту книгу у себя.

– Аминь, так и будет, – поспешно проговорил Эрон.

Наверное, он боялся, что я захочу отобрать фолиант удевочки, хотя у меня и в мыслях такого не было. Я хотел изучить его, да, нотолько с позволения Меррик.

Что касается упоминания Меррик о матери, то меня одолелонедюжинное любопытство. Я уже готов был засыпать девочку вопросами, но,заметив, что Эрон строго покачал головой, не посмел открыть рот.

– Идемте, пора возвращаться, – сказала Меррик. –Скоро вынесут тело.

Оставив бесценную книгу в комнате Меррик, мы спустились вгостиную, где уже стоял светло-серый, обитый внутри атласом гроб с усопшей.

При свете многочисленных свечей – обшарпанную, без абажуралюстру включать не стали – мрачная комната выглядела торжественно и почтикрасиво.

Большую Нанэнн обрядили в самое любимое ее платье из белогошелка с крошечными розовыми бутончиками, вышитыми на воротнике. Вокругскрюченных пальцев были обмотаны великолепные хрустальные четки, а чуть вышеголовы на фоне затянутой атласом крышки гроба виднелся золотой крест.

Возле гроба стояла обитая красным бархатом скамеечка,принесенная, наверное, гробовщиком. Многие преклоняли на ней колена, чтобыосенить себя крестным знамением и помолиться.

И снова потянулись толпы людей, причем они распределялисьстрого по расовым группам: мулаты держались вместе, белые – с белыми, атемнокожие – с темнокожими.