Проснувшись сегодня утром, я увидела, что дождь, лившиймного дней подряд, прекратился, тучи рассеялись, и только на высоких вершинахгор, которые хорошо были видны из моего окна, кое-где курился легкий туман.

Вчера перед сном я забыла закрыть окно. Веселый утреннийветерок шевелил край простыни, трепал мои и без того взлохмаченные волосы.Солнечные блики, похожие на желтые рыбьи чешуйки, делали праздничным и наряднымэтот маленький гостиничный номер, в котором я поселилась пять дней назад.

За это время нервы мои порядком расходились. Проснувшиськак-то ночью, я почувствовала, что щеки у меня мокрые, как осенние листья,покрытые инеем. Подушка была влажной. Я плакала во сне.

А сейчас солнечные лучи будили во мне надежду, наполняясердце радостью, а тело — легкостью весеннего утра, как в те времена, когда япросыпалась в спальне пансиона.

Я была почему-то уверена, что сегодняшний день принесет мнерадостную весть. Я уже ничего не боялась и, проворно вскочив с постели,подбежала к маленькому старинному рукомойнику.

Я встряхивала головой, и во все стороны летели брызги воды,даже зеркало напротив стало совсем мокрым. Наверно, в эту минуту я походила наптицу, которая плещется в прозрачной луже.

В дверь тихонько постудали, и голос Хаджи-калфы произнес:

— С добрым утром, ходжаным! Ты и сегодня вскочила чутьсвет?

— Бонжур, Хаджи-калфа, — отозвалась явесело. — Как видишь, вскочила. А как ты узнал, что я проснулась?

За дверью раздался смех.

— Как узнал? Да ведь ты щебечешь, словно птичка.

Я уже сама начинаю думать, что во мне есть что-то от птицы.

— Принести тебе завтрак?

— А нельзя ли сегодня не завтракать?

— Нет, нельзя. Я такого не потерплю. Ни прогулок, ниразвлечений… Сидишь, как в заключении. Если ты еще и есть не будешь, то станешьпохожей на соседку, которая живет в номере напротив.

Последнюю фразу Хаджи-калфа произнес тихо, прижавшись губамик замочной скважине, чтобы соседка не услышала его.

Мы крепко подружились с этим Хаджи-калфой! Помню первое утров этой гостинице. Проснувшись рано, я быстро оделась, схватила портфель ивприпрыжку сбежала вниз по лестнице. Хаджи-калфа в белом переднике чистил

наргиле[31] у небольшого бассейна. Увидев меня, он сказал,словно мы были сто лет знакомы:

— Здравствуй, Феридэ-ханым. Почему так рано проснулась?Я думал, ты с дороги будешь спать до обеда.

— Как можно?.. — ответила я весело. — Развепристало учительнице, которая горит желанием выполнить свой долг, спать дообеда?

Хаджи-калфа забыл про свое наргиле и подбоченился.

— Поглядите на нее! — засмеялся он. — Самаеще ребенок, молоко на губах не обсохло, а собирается в школе учить детей!

Когда в министерстве я получила назначение, я покляласьникогда больше не совершать ребяческих проделок. Но стоило Хаджи-калфезаговорить со мной как с ребенком, я опять почувствовала себя маленькой,подкинула вверх, как мячик, свой портфель и снова поймала.

Мое поведение окончательно развеселило Хаджи-калфу. Онзахлопал в ладоши и громко засмеялся:

— Разве я соврал? Ведь ты сама еще ребенок!

Не знаю, может быть, это не очень хорошо — быть учительницена короткой ноге с номерным, — только я тоже расхохоталась, и мы запростопринялись болтать о разных пустяках.

Старик решительно возражал против того, чтобы я шла в школубез завтрака.

— Да разве можно!.. Возиться голодной до самого вечерас маленькими разбойниками!.. Тебе понятно, ходжаным? Сейчас я принесу сыр имолоко. К тому же сегодня первый день, нечего спешить. — И он насильноусадил меня возле бассейна.

В этот ранний час двор гостиницы был пуст.

Хаджи-калфа уже кричал лавочнику, что торговал напротив:

— Молла, принеси нашей учительнице стамбульскихбубликов и молока. — Затем обернулся ко мне: — Эх, и молоко у нашегоМоллы! Ваше стамбульское по сравнению с его молоком — все равно что вода измоего наргиле.

Если верить Хаджи-калфе, Молла зимой и летом кормил своюкорову только грушами, отчего молоко имело грушевый запах.

Открыв этот секрет, старый армянин подмигнул мне и добавил:

— Только и сам Молла тоже, кажется, попахивает грушами.

Пока я завтракала у бассейна, Хаджи-калфа все возился снаргиле, развлекал меня бесконечными городскими сплетнями. Господи, чего онтолько не знал! Но в чем особенно он был сведущ, так это во всех подробностяхжизни местных учителей.

Когда я покончила с завтраком, он сказал:

— А теперь поторапливайся. Я тебя провожу. Потеряешьсяеще…

Припадая на больную ногу, Хаджи-калфа пошел вперед и привел наконецменя к зеленым деревянным воротам центрального рушдие. Без него, пожалуй, язаблудилась бы в лабиринте переулков и улочек.

Я должна подробно рассказать о несчастье, которое ждало меняв школе, куда я вошла с твердой решимостью любить ее, какой бы убогой она нивыглядела снаружи.

Привратника в сторожке не оказалось. Проходя садом, явстретила женщину со старым кожаным портфелем в руках, плотно закутанную вклетчатый тканый чаршаф. Лицо было закрыто двойной чадрой. Она направлялась квыходу, но, увидев меня, остановилась и пристально взглянула мне в лицо.

— Вам что нужно, ханым?

— Я хочу видеть директрису.

— Вы по делу? Директриса — я.

— Ах, вот как, ханым-эфенди! Я ваша новая учительницагеографии и рисования. Вчера приехала из Стамбула.

Мюдюре-ханым[32] открыла лицо, оглядела меня с головы до ног инедоуменно сказала:

— Тут какая-то ошибка, дочь моя. Действительно, у насбыло вакантное место на должность преподавателя географии и рисования, нонеделю тому назад нам прислали учительницу из Гелиболу.

Я растерялась.

— Этого не может быть, ханым-эфенди! Меня прислали изминистерства образования. Приказ в моем портфеле.

Мюдюре-ханым удивленно вскинула брови вверх, так что ониочутились на самой середине ее узкого, приплюснутого лба.

— Ах, боже мой, боже мой!.. — сказала она. —Дайте-ка мне взглянуть на ваш приказ.

Директриса несколько раз перечитала бумагу, посмотрела надату и покачала головой.