Мюдюр-эфенди отнесся к моей просьбе недоверчиво. Он принялсяменя допрашивать, задавать вопросы о моей семье. Я уже отчаялась уговорить его.

Наконец, не поднимаясь со стула, заведующий крикнул:

— Шахаб-эфенди!..

В дверях канцелярии показался молодой человек с болезненнымлицом, худой и низкорослый.

— Послушай, Шахаб-эфенди… Отведи эту девушку к себе вканцелярию. Она хочет поехать учительницей в Анатолию. Напиши черновик прошенияи принеси его мне.

Я уже считала свое дело почти улаженным. Мне хотелоськинуться заведующему на шею и поцеловать седую сторону его бородки.

В канцелярии Шахаб-эфенди посадил меня перед столом, накотором творился невообразимый беспорядок, и начал задавать вопросы, что-тозаписывая. Одет он был очень бедно. Его лицо выражало робость, почти испуг;когда он поднимал на меня глаза, чтобы задать вопрос, у него подрагивали дажересницы.

У окна стояли два пожилых секретаря и о чем-то тихопереговаривались, изредка поглядывая в нашу сторону.

Вдруг один из них сказал:

— Шахаб, дитя мое, ты сегодня слишком переутомился.Давай-ка мы займемся этим прошением.

Я не удержалась, чтобы не вмешаться. Настроение у менянемного поднялось, я расхрабрилась и сказала:

— Подумать только, какую трогательную заботу проявляютв этом учреждении друг о друге товарищи!

Вероятно, мне не следовало говорить так, потому чтоШахаб-эфенди покраснел как рак и еще ниже опустил голову.

Может быть, я сказала какую-нибудь глупость? Секретари уокна захихикали. Я не расслышала их слов, но одна фраза долетела до меня:«Госпожа учительница весьма бывалая и проницательная…»

Что хотели сказать эти господа? Что они имели в виду?

Черновик прошения неоднократно побывал у заведующего икаждый раз возвращался назад в канцелярию, испещренный многочисленными краснымипометками и кляксами. Наконец все было переписало начисто.

— Ну, пока ты свободна, дочь моя, — сказалмюдюр-эфенди. — Да поможет тебе аллах. Я же тебе помогу, насколько этобудет в моих силах.

Больше я не осмелилась спрашивать, так как в кабинете заведующегобыли другие посетители.

Очутившись за дверью, я не знала, куда мне идти с этойбумагой и что говорить. В надежде опять увидеть Наимэ-ходжаным я огляделась итут заметила Шахаба-эфенди. Маленький секретарь ждал кого-то у лестницы.Встретившись со мной взглядом, он робко опустил голову. Мне показалось, что онхочет что-то сказать, но не осмеливается. Я остановилась перед ним.

— Простите меня, я и так причинила вам много хлопот,эфендим. Но не откажите в любезности сказать, куда мне это теперь отнести?

Продолжая глядеть в пол, Шахаб-эфенди сказал дрожащим,слабым голосом, словно молил о какой-то великой милости:

— Проследить за ходом дела — вещь трудная,хемшире-ханым[29]. Если позволите, прошением займется ваш покорный слуга. Сами небеспокойтесь. Только изредка наведывайтесь в канцелярию.

— Когда же мне прийти? — спросила я.

— Дня через два-три.

Я приуныла, услышав, что дело так затянется.

Эти «два-три дня» растянулись на целый месяц. Если бы нестарания бедного Шахаба-эфенди, они длились бы еще бог знает сколько. Пусть несогласятся со мной, но я должна сказать, что и среди мужчин встречаются оченьпорядочные, отзывчивые люди. Как забыть добро, которое сделал мне этот юноша?

Шахаб-эфенди кидался ко мне, едва я появлялась в дверях. Онждал меня на лестничных площадках. Видя, как он бегает с моими бумагами повсему министерству, я готова была провалиться от стыда сквозь землю и не знала,как мне его благодарить.

Однажды я заметила, что шея секретаря повязана платком.Разговаривая со мной, он глухо кашлял, голос его срывался.

— Вы больны? — спросила я. — Разве можно втаком состоянии выходить на работу?

— Я знал, что вы сегодня придете за ответом.

Я невольно улыбнулась: могло ли это быть причиной?Шахаб-эфенди продолжал хриплым голосом:

— Конечно, есть и другие дела. Вы ведь знаете, открылиновую школу…

— Вы меня чем-нибудь обрадуете?

— Не знаю. Ваши документы у генерального директора. Онсказал, чтобы вы зашли к нему, когда изволите сюда пожаловать…

Генеральный директор носил темные очки, которые делали егохмурое лицо еще более мрачным. Перед ним лежала гора бумаг. Он брал по одной,подписывал и швырял на пол. Седоусый секретарь подбирал их, наклоняясь ивыпрямляясь, точно совершал намаз.

— Эфендим, — робко выговорила я, — выприказали мне явиться…

Не глядя на меня, директор грубо ответил:

— Потерпи, ханым. Не видишь разве?..

Седоусый секретарь грозно сдвинул брови, взглядом даваяпонять, чтобы я обождала. Я поняла, что совершила оплошность, попятилась назади остановилась возле ширмы.

Покончив с бумагами, генеральный директор снял очки и,протирая стекла платком, наконец произнес:

— Ваше ходатайство отклонено. Выслуга лет вашегосупруга не составляет тридцати…

— Моего супруга, эфендим? — удивилась я. —Это какая-то ошибка…

— Разве ты не Хайрие-ханым?

— Нет. Я Феридэ, эфендим…

— Какая Феридэ? А, вспомнил… К сожалению, и ваше тоже.Ваша школа, кажется, не опробирована министерством. С таким дипломом мы неможем предоставить вам должность.

— Вот как… Что же со мной будет?

Эта бессмысленная фраза как-то невольно сорвалась с моихгуб.

Генеральный директор вновь водрузил на нос очки и язвительносказал:

— С вашего позволения, об этом вы уж сами позаботьтесь.У нас и без того масса дел. Если мы еще будем думать о вас, что тогдаполучится?

Это была одна из самых горьких минут в моей жизни.

Да что же теперь со мной будет?

Плохо ли, хорошо ли, но я старалась, училась много лет.Пусть я молода, но ведь я согласна поехать в далекие края, на чужбину, и вотменя прогоняют. Что же делать? Вернуться в дом тетки? Нет, лучше умереть!

Потеряв всякую надежду, я опять кинулась к заведующему сволшебной бородой.

— Бей-эфенди, — стиснув зубы, чтобы неразреветься, пролепетала я, — говорят, мой диплом негоден… Что мне теперьделать?