кровей, сделали бомбу, до которой не додумались самые арийцы из арийцев. Допускаю, — к Васильеву вернулась способность к иронии, порой спасавшая, но чаще губившая его, — что среди них были евреи.

* * *

Видно, нарком НКВД успел зажмуриться, но все равно его ослепило. Хуже было с Френкелем — тот так и не надел очки, не посмел сделать это раньше Ежова. Он сидел на холодном бетоне крыши, раскачивался и стонал.

Один из фотографов тоже временно ослеп, но другой, Хазин — еврейское счастье! — в тот момент менял пленку, отвернувшись от взрыва, — нашел время, идиот! Зато сейчас он оголтело щелкал аппаратом, стараясь заснять и шар на истончающейся ножке, и общий вид погибшего города.

Все эти детали события Матя увидел сразу, но осознал лишь потом, когда миновало наслаждение свершением. Он победил! Он победил в тот момент, когда на вышке вспыхнула ослепительная искра. И он единственный в мире владеет в полной мере не только секретом нового абсолютного оружия, но и пониманием того, что это означает для человечества, которое никогда уже не станет таким же, как прежде. 5 апреля 1939 года был произведен первый в мире взрыв атомной бомбы…

А это означает, что на Земле наступает эра всеобщего мира, потому что после того, как человечество убедится в том, что абсолютное оружие, а значит, и гибель всего живого на Земле — печальная возможность, оно будет вынуждено отказаться от войн, ибо за любым ударом последует удар ответный. «Впрочем, какого черта я лезу в будущее? Сегодня я победитель, а завтра они попытаются меня судить и отнять у меня славу… Теперь они все мне опасны — и Алмазов, и Френкель, и Вревский, и, уж конечно, сам Ежов».

— Доктора, черт побери! — стонал Ежов, и только сейчас Шавло услышал этот голос, может быть, потому, что стихли последние раскаты вселенской грозы. — Я ослеп! Доктора!

«Не надо было выдрючиваться», — мысленно сказал Шавло.

Вревский, снявший очки, и Алмазов, все еще в очках, уже склонились к наркому. Френкель сидел, тер глаза и стонал.

— Где врач? — строго спросил Вревский у Мати.

— В поселке, в больнице, — сказал Матя. Он, разумеется, промолчал, что Алмазов вычеркнул медиков из списка людей, которым положено было участвовать в наблюдении взрыва. Потом их, конечно, запустят в город, если там осталось что-то живое. «Дураки, мы все дураки — не догадались, что взрыв будет столь силен и очевиден — на многие десятки верст».

— Почему в поселке? — Вревский был грозен. — Это преступление! — Подстраховываясь на всякий случай, он уже искал виновных.

На счастье, Ежов начал видеть — временная слепота прошла.

— Прекратить! — крикнул он, все еще щурясь. — Успеется врач, успеется. Вревский, чем кричать — проводи Френкеля вниз.

И сам Ежов, уже владея собой, подбежал к брустверу. Он смотрел на город. Шавло последовал за ним. Алмазов крикнул кинооператору, пришедшему в себя:

— Ты снимай! Возьми камеру свою и снимай. Если будет в съемке брак, лично расстреляю.

— Мог бы силком на меня очки надеть, — укоризненно сказал Ежов. Он поднял бинокль и стал обозревать в него картину разрушений. Он вел бинокль по панораме бывшего городка и неожиданно присвистнул совсем по-мальчишески.

Матя смотрел на город — кое-где поднимались струйки дыма и горели костры, но это продлится недолго — в домах было мало древесины. Пылал ангар — горел самолет, и густой черный дым поднимался дальше.

Атомное облако превратилось в тучу, которая низко висела над полигоном.

Ежов опустил бинокль.

— Все-таки глазам больно, — сказал он. Затем он обернулся к Алмазову и Мате. — Ну что ж, славно мы рванули, — сказал он, широко улыбаясь. И Матя понял, что и до Ежова уже дошло осознание величия того, что они видели.

— Сколько, интересно, фугасных бомб рвануло? — спросил Ежов.

— Это мы попытаемся подсчитать, — сказал Шавло.

— Почему такая неуверенность, товарищ Шавло?

— Потому что часть приборов вышла из строя — взрыв оказался даже сильнее, чем мы рассчитывали.

— Не меньше тысячи бомб, — сказал Алмазов.

— Ну тогда пойдем посмотрим, — сказал Ежов. Он уже был бодр и почти весел.

— Вы хотите туда? — Этого Шавло не ожидал.

— Разумеется. Надо же посмотреть, какие же мы с тобой изобретатели, если сами не посмотрим, чего натворили.

— Там может быть опасно, — сказал Матя и поглядел на Алмазова.

— Только попрошу без этих интеллигентских штучек, — начал сердиться нарком. — Что там такого угрожающего? Пожара испугался?

— Там могут быть опасные излучения.

— Могут или есть?

— Вернее всего, есть.

— Какие? Насколько опасны?

— Мы еще не точно знаем. Но излучения были замечены при опытах.

— Эх, дурак ты, дурак, — рассмеялся Ежов. Матя заметил, что нарком перешел с ним на «ты» именно с момента взрыва. И совсем не ясно, хорошо это или никуда не годится?

— И все же я на вашем месте, товарищ нарком… — начал Алмазов, который, как кошка, чуял беду.

Но тут, как назло, возвратился Вревский.

Он пронес свое кряжистое крепкое тело сквозь дверь надстройки. Он широко ухмылялся, и по скулам ходили каменные желваки, как на кинопортрете революционера.

— Товарищ нарком! — воскликнул он и сделал решительный широкий шаг в сторону. За ним образовался капитан госбезопасности с подносом, уставленным гранеными стаканами с водкой. — Прибыло лекарство от всех болезней — по рюмочке во славу советской науки и победы над мировым империализмом!

Вревский кривлялся, но знал меру — он хотел угодить в нужный момент.

А Ежов, который склонялся было к осторожности, при виде стаканов воспылал духом.

— Вот и правильно. — Он потер ручки и зацокал высокими каблуками, приближаясь к подносу. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

— Преодолеть пространство и простор! — громко подпел Вревский.

Ежов, как бы танцуя, подошел к капитану, взял стакан с подноса, ни на кого не глядя, в несколько судорожных глотков выпил его, поставил аккуратно на поднос, понюхал свой рукав и только после этого приказал:

— Ребятня, разбирай бокалы!

Все послушно приблизились к подносу, который лежал, не шелохнувшись, на ладонях у капитана. На этот раз Ежов пил медленнее, цедил, потом упрекнул Вревского, что тот забыл о закуске.

* * *

Стакан, выпитый сразу после взрыва, оглушил Матю. И остальных тоже.

И сразу их действия приняли иной характер.

Ежов, выхватив поднос у капитана, потащил его, пошатываясь, к прекратившим снимать фотографам и кинооператору, те тоже выпили, Ежов кинул поднос с крыши. Тот отдаленно зазвенел.

— А теперь ты не боишься, товарищ Шавло? — спросил Ежов, глядя на Матю совершенно трезвыми голубыми безумными глазами.

— Так точно, товарищ нарком, — ответил Матя. — Такое бывает раз в жизни.

Его вело, в голове стало