— Кто лишние?

— По списку, подписанному вами, здесь остается десять человек. — Френкель достал список из кармана кожаного с меховым воротником пальто.

— Пускай уходят. — Ежов поскучнел, и Алмазов отошел от него.

Матя посмотрел на часы. До взрыва оставалось еще десять минут.

Через чердачную надстройку на крышу вышли оба фотографа и кинооператор, все трое тащили за собой штативы. И Матя пошел к ним, чтобы показать, где устанавливать камеры, — там, где кончались мешки, на открытом месте. Камерам бруствер только бы помешал.

Матя раздал фотографам и кинооператору черные очки и велел надеть их через пять минут. Оператор примерил и сказал:

— В них работать неудобно.

— Ну, как знаете, — сказал Шавло. Еще не хватало уговаривать идиотов. Хазин, который кое о чем догадывался, очки надел. Заранее. «Еврей, — подумал Матя. — Они всегда осторожные, чуют и остаются живыми там, где русские погибают».

Матя подошел к перископу.

Алмазов стоял у надстройки и смотрел, как один за другим туда уходят охранники и офицеры из свиты наркома. Сам нарком отошел к понижению в бруствере, сделанному для него, и стоял мрачный, руки в карманах. Френкель на шаг сзади. Вревский подошел к перископу — он следил за тем, что делал Матя, и повторял его движения.

Матя обошел всех и раздал черные очки.

Их надели Алмазов и Вревский.

Френкель держал очки в руке. Но ждал, пока их наденет нарком.

— Связь есть! — крикнул лейтенант от телефона. — Сигнал проходит.

— Тогда мотайте отсюда и ждите на шестом этаже. К окнам не подходить, — приказал Алмазов.

Чувствуя опасность, оба связиста поспешили к выходу.

Три минуты до взрыва.

Издалека послышался шум мотора — самолет показался с севера, он шел на высоте километра. Все было правильно.

Матя взглянул в перископ. Городок был пуст и напряжен — он ждал гибели. И Матя должен был его убить. Хотя на ручку машинки нажмет Алмазов. Так договорено.

По ратушной площади шел человечек — Мате не хотелось на него смотреть — почему он там ходит?

— Ну давайте! — закричал Ежов. — Чего вы там! Самолет уже над объектом!

Это только казалось — самолету оставалось больше километра.

— Начать съемку! — приказал Матя.

— И нам тоже? — спросил фотограф Хазин.

— Вот именно!

Алмазов пошел к машинке. Присел рядом с ней. Поглядел на часы.

— Как в аптеке! — крикнул он Мате. Алмазов волновался. Хазин поднял аппарат и сделал снимок. Матя надел черные очки, и все стало туманным и лишь угадываемым.

— Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, — говорил он, все замедляя счет. Ему показалось, что, если считать медленнее, тот идиот уйдет с площади и останется жив.

— Скорее! — закричал нарком. — А то я сейчас сам рвану! Давай!

И Алмазов, подчиняясь Ежову, нажал на рукоять.

И в первое мгновение ничего не произошло.

Первое мгновение было субъективно таким долгим, что Матя успел за него прожить часы горечи и унижения, провала дела всех этих лет… Он даже хотел крикнуть Алмазову, что связь оборвалась и надо ее снова проверять, как в черных очках, в центре, перед самыми глазами начала расцветать и расти огненная, ослепительная даже сквозь черные очки искра. Искра превращалась, клубясь и молча раздуваясь, в огромный пылающий шар, который, словно внутри его крутились черти, двигался, жил, рос, грозя заполнить весь мир и сожрать их, столь неразумно оставшихся на этой крыше.

Наверное, надо было бежать, но бежать было некогда — в каждую последующую секунду вмещалась вечность, и каждая секунда относилась уже к новому миру, которого раньше не было и который сейчас был рожден гением Матвея Шавло.

Шар, ставший таким громадным, что края его дотянулись до крыши, обдав всех горячим дыханием внутренностей Солнца, вдруг потянулся вверх в надежде оторваться от земли и где-то в небе раскрыться необозримым цветком. Но земля не отпускала его, и потому шар уже стал похож на гриб на прямой ножке. Какой гриб? Табачник? Но у того нет прямой ножки! Наверное, это сморчок, но живой сморчок. И когда шар поднялся уже так, что на него надо было смотреть запрокинув голову и в нем уже исчезла черная стрекоза — самолет-наблюдатель, — до Мати донесся утробный и невероятный звук взрыва, такой, что пришлось зажать уши и присесть — на секунду, но спрятаться, и, когда ужас этого звука миновал, Матя понял, что взрыв уже свершился, он уже в прошлом и он, Матя, жив. Цепная реакция не началась, лишь уран-235 выделил нужную нам энергию. И ничего больше. Значит, у нас есть оружие!

Матя, охваченный бесконечной и светлой радостью свершения, оглянулся, чтобы сказать это Алмазову, потому что Алмазов единственный здесь мог оценить и разделить восторг, но Алмазов лежал ничком, зажав уши. Матя посмотрел в другую сторону — Ежов и Френкель сидели на корточках за раскинутым наполовину бруствером, слившись в один мешок. А вот Вревский стоял в черных очках — смотрел в перископ, все как положено. Волна горячего ветра, опрокидывая перископы, обрушилась на крышу, но быстро умчалась.

А что дальше?

Кинооператор поднимал упавший штатив. Сволочь! Он сорвал съемку!

Матя кинулся к нему.

— Я сам! — крикнул он. — Долой, сволочь!

И он начал крутить ручку съемочной камеры — к счастью, он знал, как это делать, и модель была знакомая — «кодак». Кинооператор не возражал. Черные очки упали, он тер глаза кулаками и невнятно ныл.

Матя поймал объективом уплывающий к звездам шар взрыва и снимал его, а потом повел объектив камеры вниз, чтобы увидеть, что осталось от города и полигона.

Черных очков не было — черные очки он потерял. Но теперь это уже не играло роли.

И он увидел город сквозь визир киноаппарата.

Города почти не было.

Вокруг воронки — широкой и мелкой — были раскиданы кирпичи и камни и лишь кое-где острые зубы первых этажей… И снег — такой белый десять минут назад — исчез, куда ни кинь взгляд. Земля была бурой до самого горизонта, а солнце исчезло в тумане.

* * *

Андрей натолкнулся на холодную влажную стену — он мог бы зажечь зажигалку, но решил поберечь бензин — его в ней осталось немного. Он пошел вдоль стены, перебирая руками, чтобы понять, насколько велик подвал, но через несколько шагов остановился, поняв, что в том нет никакого смысла. Велик ли подвал или не очень — были бы крепкими его своды или перекрытия.

Он стоял, и его постепенно охватывало все большее нетерпение — где же Айно с Альбиной? Может, они попались на глаза патрулю?

И