что он там видел.

Андрей стал размышлять — можно, конечно, вернуться в лагерь. Но ведь, вернее всего, он списан, и теперь будут искать не его, а только его труп, чтобы разрезать его и посмотреть, как подействовала на ткани взрывная волна или что-то подобное. Если же увидят его живым, то почему бы им, уже принесшим его раз в жертву Молоху, не разрезать его все равно? Чтобы выяснить, почему он не подох?

С другой стороны, именно сейчас у него может быть махонький шанс выбраться отсюда. Ведь взрывом снесло все ограждения и препоны на километры вокруг. Зоны не существует. И можно уйти в тундру. Оставаясь здесь — не спасешься.

Надо дождаться темноты и попытаться уйти.

Об этом Андрей сказал Альбине.

— А я? — спросила она.

— Вы погибнете в тундре. Даже у меня практически нет шансов.

— Вы хотите сказать, что я буду обузой?

— Вы будете мертвой. После первой же ночи в тундре.

— Нет, — сказала Альбина трезво и спокойно.

Она осторожно приподняла изуродованную голову Айно и положила ее на пол — как будто осознала наконец, что он умер.

— Я же была вольной, — сказала она. — И была секретаршей самого Шавло. Руководителя проекта. И мы с ним ездили по разным точкам.

— И что же?

— Я думаю, что сейчас, после этого взрыва, никаких ограждений не осталось, — как бы повторила она мысль Андрея. — Значит, мы можем дойти до шестого лагпункта.

— Это что такое?

— Это было место, где хотели сначала делать полигон, но оно не понравилось — там холмы и река. Там построили бараки — теперь они пустые. И я знаю туда дорогу. Если хотите, мы пойдем вместе.

Андрей не мог не улыбнуться — он отказывался брать ее с собой, а она его берет. И даже предлагает путь, обещающий ничтожные шансы на спасение.

— И это далеко? — спросил Андрей.

— Километров пятнадцать. Если идти быстро, то за темноту дойдем. Только вы поможете мне похоронить Айно.

— Конечно, — сказал Андрей. — А у вас ботинки не промокают?

— Не все ли равно? Теперь я хочу уйти, уйти далеко и жить.

— Почему? — не нашел иного вопроса Андрей.

— Потому что они отняли у меня все — и мужа, и жизнь, и свободу, и честь. А теперь, когда я думала, что в мире появился для меня Айно, они убили его. И вот теперь я не умру, вы увидите, что я не умру, прежде чем не убью Алмазова и Шавло. Хорошо?

— Хорошо, — сказал Андрей.

Альбина говорила очень тихо — она была маленькой и очень хрупкой богиней мести.

До темноты в тот день никто не появлялся в городе, и они, не рискнув разжечь огонь, поели сырой картошки — в мешке у них оставалось еще шесть картофелин и три или четыре больших бурака.

— Когда мы пойдем, — предложил Андрей, — давайте заглянем в зоопарк. Если хоть что-то уцелело, мы возьмем там овощей.

Пол в кирхе не был бетонирован, но все равно мерзлота подступала так близко, что им не удалось выдолбить могилу для Айно, — они завалили его, положив в углубление, войлоком и досками.

И стали ждать, пока стемнеет.

* * *

«Ханна» вышла к Новой Земле как раз в тот момент, когда из-за горизонта слева по курсу показалось солнце, — мгновенно разогнало туман, в котором до того лишь угадывались покрытые снегом, выпускающие к морю языки ледников высокие горы. Подсвеченные солнцем, горы обрели мрачные, но многообразные оттенки камня и снега. Под гидропланом была открытая вода — Карское море в том году рано очистилось ото льда. «Ханна» шла на высоте трех километров со средней скоростью триста километров в час, и, несмотря на то что они находились в полете менее двенадцати часов, все уже смертельно устали — нестандартное пилотское кресло, уменьшенное из-за того, что в «Ханне» была предусмотрена дополнительная теплоизоляция, оказалось неудобным, спина в нем страшно уставала, и потому Юрген и Васильев менялись куда чаще, чем предполагалось, — каждые два часа. Прозрачная пилотская кабина была узкой. Поэтому, когда одетые в толстые свитера и парки пилоты менялись, стараясь притом не отпустить управление, «Ханна» начинала опасно раскачиваться, и Карл Фишер кричал на пилотов, чтобы не сбивали машину с курса.

Масло загустело, и качать маслонасос тоже приходилось по очереди — это оказалось нелегкой работой.

Заняв пилотское кресло после очередной смены, Васильев посмотрел вниз — на темной поверхности моря показались большие льдины, спереди стали сгущаться облака. Бывшие сначала не более как белесой пеленой, они утолщались и уже закрывали поднимающееся солнце.

— Нам их не перевалить, — сказал Васильев.

Юрген, который только что прикорнул на масляном баке, подложив под себя спальный мешок, что-то промычал в ответ, а Карл поднялся, пригляделся и сказал:

— Это циклон.

Будто сделал открытие в метеорологии.

Васильев ввел «Ханну» в слой открытого воздуха между двумя массивами облаков, этот просвет вскоре исчез, и самолет окутала серая мгла. Васильев повел машину вправо, ему показалось, что с той стороны облачность пореже, машина не всегда хорошо слушалась рулей, тем более что Васильев всю жизнь управлял лишь легкими машинами и обращался с «Ханной» резче, чем ей это нравилось. Он взглянул на указатель искусственного горизонта и понял, что поворот мог оказаться последним. Карл Фишер тихо выругался, а Юрген поднялся, будто и не засыпал, и спросил:

— Тебя сменить?

— Справлюсь, спи! — рассердился Васильев. Он был не прав: как командир экипажа, Юрген должен был принимать сейчас решения. Но он был достаточно разумен, чтобы не отнимать у Васильева штурвал.

Через десять минут полета оказалось, что они удаляются от цели, но конца сплошной облачности не видно. Забортная температура быстро снижалась — стрелка на указателе ползла влево. Капли дождя били по плексигласу кабины и создавали странное ощущение осенней дачной веранды и уюта оттого, что дождь стучит и льет, но он не в силах забраться в человеческое жилище. Васильев посмотрел по сторонам — на кромках крыльев и на стеклах начал быстро нарастать лед, «Ханна» вздрогнула, напоминая людям, что никакого дачного уюта она им не обещает. Началась вибрация. Юрген держал себя в руках и не требовал передать управление, за что Васильев был ему благодарен. Левый мотор затрещал и, как нервное сердце, начал давать перебои — значит, лед уже добрался до лопастей винта.

— Я пойду вниз! — крикнул Васильев и, не ожидая ответа, повел штурвал от себя.

Из облачности вышли всего метрах в ста от воды — потом уж Карл сказал:

— А я думал, что ты нас вгонишь прямо в море.