но и понятие о новелле ...) Сегодня большинство молодых писателей, питающих честолюбивые помыслы, подражают Чехову, и даже выходят специальные журналы, чтобы знакомить читателей с их творчеством. Однако, когда я начинаю размышлять над рассказами Чехова (а это неизбежно, потому что они оказали самое большое влия­ние на современных авторов), чтобы точнее определить, в чем же именно состоят их достоинства, я оказываюсь в затруднении(...)У Чехова нет разнообразия характеров. Он беспрестанно описывает одни ц те же типы. Мне, право, кажется, что он питал слишком мало интереса к человеческой личности, как таковой, чтобы видеть ее со всей отчетливостью. Сам рассказ — я сейчас употребляю это слово в значении последова тельного хода событий — также не представляется значительным. Ему редко удава­лось напасть на эпизод, который был бы сам по себе интересен. Он не обладал талан­том излагать такого рода истории, которые можно бы пересказать за обедом, и мы зна­ем, что он и не стремился к этому. И тем не менее, лучшие его рассказы остаются в памяти дольше, чем многие из тех, в которых есть захватывающая фабула и ярко индивидуальные характеры. Почему? Затрудняюсь сказать.

Введение к кн.: «The Greatest Stories of all Times», p. XXII—XXIII.

То, что я открыл при чтении Чехова, мне пришлось по душе. Передо мною был на­стоящий писатель— не какая-то дикая сила, как Достоевский, который потрясает, изумляет, воспламеняет, ужасает и ошеломляет,—а писатель, с которым можно быть близким. Я чувствовал, что он, как никто другой, раскроет предо мной тайну России. Он обладал широким кругозором и непосредственным знанием жизни (...)

Когда читаешь Чехова, кажется, что это вовсе и не рассказы.

Они совершенно безыскусственны, и можно подумать, что их способен был бы на­писать любой, если бы не тот факт, что такие рассказы никому, кроме него, не удава­лись. У писателя возникло то или иное чувство, и он умеет так выразить его словами, что оно передается вам. Вы как бы становитесь его соавтором. К рассказам Чехова не­возможно применить избитое выражение — кусочек жизни; кусочек жизни — это что-то отсеченное, а когда читаешь Чехова, то создается совсем другое впечатление; перед нами увиденная как бы сквозь сетку сценка, и хотя мы видим только часть, мы знаем, что действие будет еще продолжаться.

W. Sommerset Maugham. Л Writer's Notebook, р, 144.

Когда К. Гарнетт опубликовала тринадцать небольших книжек своих переводов Чехова, английские писатели заинтересовались им. С тех пор престиж русских писа­телей и особенно Чехова стал грандиозным. Его рассказы оказали огромное влияние на жанр рассказа и на оценку этого жанра вообще. Настроенные критически читатели с безразличием отвернулись от «хорошо сделанных» рассказов и по сей день остаются совершенно безразличны к творчеству авторов этих рассказов, рассчитанных на ши­рокие круги читателей, не придавая им никакого значения (...).

Ранние рассказы Чехова были по большей части юмористическими. Он писал их легко, очень просто, как он говорил сам, писал, как поют птицы. Он стал смотреть серьезно на свой труд только после первой поездки в Петербург, когда обнаружил, что он— обещающий и талантливый автор (...) Он учился писать свои рассказы, доби­ваясь законченного мастерства. «Мужики» Чехова построены так же изысканно, как «Мадам Бовари» Флобера. Чехов учился писать просто, ясно, убедительно и достиг стиля высокой красоты.

Чехов был очень внимателен к технике рассказа, и он мог сказать о ней много ин­тересного. Он требовал, чтобы в рассказе не было ничего лишнего. «Все, что не имеет никакого отношения к рассказу, должно быть выброшено»,—писал он,— «Если в пер­вой главе вы говорите, что ружье висит на стене, во второй или третьей главе оно должно выстрелить». Это кажется достаточно убедительным; убедительными кажутся его требования, чтобы описания природы были краткими и точными. Он сам умел в двух-трех словах дать читателю яркое представление о летней ночи, когда поют соловьи, или о холодном сиянии беспредельных степей под зимним солнцем.

Это — бесценный дар (...)

Чехов считал образцом для себя произведения Мопассана. Если бы он не сказал об этом сам, я бы никогда этому не поверил, так как цели и методы обоих писателей кажутся мне абсолютно различными. В целом Мопассан стремился драматизировать свои рассказы и, чтобы добиться этого, был готов жертвовать правдоподобием. Я скло­нен думать, что Чехов умышленно избегал драматизма в сюжете.

Он изображал обыкновенных людей, живущих обыкновенной жизнью. Люди не отправляются на Северный полюс бороться с айсбергами, писал он в одном из своих писем, они ходят на службу, ссорятся со своими женами и едят щи из капусты. На это можно справедливо возразить, что люди отправляются и на Северный полюс бороться с плавучими льдами и даже если они этого не делают,— они проходят через не менее рискованные испытания, и нет такой причины, почему бы автор не должен писать о них хорошие рассказы. Очевидно все-таки недостаточно того, что люди ходят на службу и едят щи; чтобы у рассказа была завязка, они должны подделывать, подчищать счета в конторских книгах, брать взятки, изменять женам и бить их, а когда они едят щи — это должно символизировать либо счастливую семейную жизнь, либо муки неудавшей­ся жизни.— Сомневаюсь, чтобы Чехов думал обратное (...)

Я подозреваю, что русские читатели чеховских рассказов находили в них удоволь­ствие совершенно другого свойства, чем западные читатели. Они слишком хорошо зна­ли условия жизни народа, которые он так ярко описывал. Английские же читатели на­ходили в его рассказах нечто новое, необыкновенное, часто ужасающее и подавляющее, но изображенное правдиво, и это было выразительно, чарующе и даже романтично. Только очень простодушные люди могут думать, что в прозаических произведениях они могут найти ответ на те жизненные темы, которые помогут им оценить жизнь (...

Действительная цель прозаика не направлять, а доставлять удовольствие ...

Принято считать, что Чехов оказал влияние на Кэтрин Мэнсфилд.Близкие ее друзья это отрицают. Они утверждают, что она точно так же написала бы свои рассказы, если бы никогда не читала Чехова. По-моему, в этом они не правы. Конечно, она бы писала рассказы — она была прирожденной писательницей,— но я думаю, что не будь влия­ния Чехова, ее рассказы были бы совсем другими.

W. Sommerset Maugham. Points of View, p. 159—168. ГЕРБЕРТ ЭРНЕСТ БЕЙТС

Романист и новеллист Герберт Эрнест Бейтс (Herbert Ernest Bates, p. 1905), в от­личие от Моэма,с которым он полемизирует в статье «Артишоки и спаржа» («Artichokes and sparagus».-— «Life and Letters Today». L., 1941, vol. 41, pp. 4—21), является горя­чим сторонником «чеховской новеллы». Новеллы самого Бейтса, продолжающие реа­листические