Тридцать седьмой год прошел тревожно — новички рассказывали о творившемся в стране ужасе, об арестах и терроре, о процессах. Шавло уже не мог перетаскивать к себе ученых — Алмазов постановил, что нормы снабжения увеличиваться не будут — хватит тебе института с шестьюстами сотрудниками. Не считая народа на предприятиях, испытательном полигоне и в раскиданных вокруг Ножовки лагпунктах.

Ежов был недоволен ходом дел — Сталин не раз вспоминал о бомбе и поторапливал «железного» наркома. Тот устраивал разносы Алмазову, Алмазов кричал на Шавло, Матя срывался, обвиняя физиков и инженеров в саботаже. Жили на нервах. И тем не менее сложение многих сотен лучших умов мира под плеткой и в направлении указанной плеткой цели, как бы непроизводительно эти умы ни использовались, давало свой результат. Мате и тем из физиков, кто понимал, к чему они стремятся, было ясно: они далеко обогнали коллег в Европе и Америке, потому что нигде работа над бомбой еще не стала практическим проектом.

Летом тридцать восьмого года убежденность в реальности создания бомбы под кодовым именем «Мария» настолько окрепла, что было решено ускорить завершение испытательного стенда, а также развернуть работу над второй бомбой, которую, разумеется, будут звать «Иваном».

Ежов легко выделил из средств НКВД нужные суммы, не согласовывая это с Наркомфином, потому что к тому времени понял, что хозяин, которому он был столь рабски предан, готовится его убить. Сталин шел к этому обычным для себя и понятным для любого сообразительного человека путем — сначала человека, на которого в скором будущем повесят всех собак и уничтожат как виновника всех поражений, начинали теснить в должности… В августе 1938 года первым заместителем к Ежову был назначен Лаврентий Берия, его старый недруг и ненавистник, которого Ежов неоднократно старался сковырнуть, еще когда тот был в Тбилиси, но в этом не преуспел — Берию любил Сталин. Берию Сталин прочил на место Ежова — и ужас перед новой чисткой уже застилал взоры ежовского окружения.

В сентябре Ежов вызвал Алмазова к себе и заявил, что снимает его за саботаж. Алмазов, до которого также долетали дуновения нового холодного ветра, сыграл ва-банк, что его уже не раз спасало. Он сказал, что не оспаривает решения наркома, но проект без него остановится. Шавло не будет и не сможет работать. Дальнейшее зависело от того, насколько разумен Шавло, продаст ли он Алмазова ради сохранения места или поддержит.

Ежов был пьян. Чуть пошатываясь, он протопал на высоких каблучках к двери, открыл ее и крикнул секретарю:

— Телеграмму в Испытлаг. Полярный институт. Матвею Шавло. Переходите подчинение Вревскому. Алмазов арестован как враг народа. Подтвердите. Нарком Ежов.

Алмазов стоял за спиной Ежова, и именно тогда он понял, что Ежов уже не уверен в себе. Еще в прошлом году он не стал бы разыгрывать при подчиненных такой спектакль.

Мате в кабинет телеграмму принес шифровальщик из управления. Телеграмма была секретная, правительственная, шифровальщика сопровождал майор.

Матя думал недолго. Некое подсознательное, животное чувство подсказывало ему, что все это — испытание. К тому же Алмазов был величиной известной и чаще всего управляемой. Новый шеф мог подмять Шавло и уничтожить проект. Матя и Алмазов вместе уже шесть лет. И Матя написал на бланке, который положил на стол майор:

«Снятие Алмазова срывает работы на строительстве. Прошу освободить меня от должности и направить на любой участок, где я могу принести пользу Родине. Директор Полярного института Шавло».

Алмазов ждал в приемной Ежова, когда принесли телеграмму от Шавло. Ежов вызвал к себе Алмазова и, не показав ему телеграмму, закричал:

— Мать твою! Если к Октябрьским не испытаете — оба пойдете под расстрел. Хватит!

Алмазов улетел обратно на Ножовку.

Ежов имел беседу со Сталиным. Тот был предупредителен и добродушен, что было опасным сигналом.

Ежов докладывал о подготовке процесса в Магнитогорске, накопилось много текущих дел; Сталин был терпелив и снисходительно подмахивал бумаги, почти не читая и подчеркивая этим доверие к наркому, которому осталось так мало жить.

— Что касается нашей «Маши», — сказал Ежов и улыбнулся, ожидая ответной улыбки хозяина, — то она обещала разрешиться от бремени к Новому году.

Сталин не улыбнулся в ответ.

— Что-то давно твоя блядь свой живот носит, — сказал он. — Мне это надоело. За эти деньги мы можем построить каналы с Севера в Среднюю Азию, напоить хлопковые поля, принести радость людям. Вместо этого вы играете в детские игры. Маша-Даша-Паша! Новый год? Сколько лет они там возятся?

— Иосиф Виссарионович, — произнес чужие слова Ежов, — мы делаем не просто новую бомбу, как кажется некоторым. И даже не тысячу бомб. Мы делаем современные Содом и Гоморру — абсолютное оружие, обладание которым сделает нас хозяевами мира. Извините, Иосиф Виссарионович, но я ответственно заявляю, что постоянно знакомлюсь со всеми материалами и с ходом работ. Ничего подобного мир еще не знал.

— Содом и Гоморра, говоришь? А еще коммунист, — упрекнул Сталин Ежова. Он размял разорванную папиросу и набил трубку приятно пахнущим табаком. — А вот мы пошлем твоего заместителя товарища Берию проверить объект и получим его экспертное мнение, вы не возражаете, Николай Иванович?

— На настоящем этапе, — сказал Ежов, собрав всю решительность, какая в нем оставалась, — я бы очень просил вас, Иосиф Виссарионович, сохранить проект в абсолютной тайне. Каждый лишний человек, даже такой проверенный коммунист, как Лаврентий Павлович, — дополнительная опасность. Мы не можем рисковать. — И прежде чем Сталин успел возразить и даже высмеять наркома, тот положил перед ним тонкую папку. — Здесь донесения наших разведчиков и результаты анализа научных публикаций Германии и Америки. Они еще не начали воплощать атомную бомбу в жизнь, но теоретически перегнали нас.

Сталин открыл папку, пролистал, закрыл и, положив на нее руку, спросил:

— Сколько времени понадобится Гитлеру, чтобы сделать бомбу?

— Надеюсь, не меньше двух лет, — сказал Ежов. — Так считаем мы в Ножовке.

Он как бы снижал свое значение, присоединяя себя к физикам, жившим за колючей проволокой, но в то же время такой ответ звучал как ответ человека, вникшего в дело.

— А американцам?

— Им это пока не приходит в голову, — сказал Ежов. — Они могли бы все сделать быстро. Но мы догадались, а они нет.

— Значит, у нас есть еще фора?

— Сами посмотрите и убедитесь, Иосиф Виссарионович.

Когда Ежов ушел, Сталин внимательно прочел все документы, подколотые в папке. Они были изложены подчеркнуто элементарно. Но если они не фальшивки, то доказывают, что бомба по крайней мере не очередной бред авантюристов, расхищающих народные деньги, и в самом деле мы обогнали